Большая Ордынка

У нее много забот. На ней весь «санаторий». В летнее время сюда наезжает много народу. Старики казахи, киргизы с семьями, со своими баранами разбивают кибитки вокруг и парятся в горячих источниках, лечат ревматизм, радикулит. А Марии Емельяновне за всем следить. Устает и поэтому не очень-то любезна. Из нас терпит только Леру и меня, и то потому, что мы не обидчивы. А можно ли обижаться, когда за каждой мелочью бежишь к ней.

Волосы у нее седые, а лицо молодое и глаза светлые, как льдинки. Наверно, была хороша, а сейчас располнела. Ходит тяжело, задыхается. Да и немудрено, на такой высоте. Трудно ходить, не хватает воздуха.

Вначале мы тоже задыхались, пяти шагов не могли пройти, а теперь привыкли. Нас пугали, что высокогорная болезнь — бессонница, но у нас все наоборот, спим как сурки, особенно в дождь. А погода здесь меняется беспрестанно, по десять раз в день.

— Мадам, разгоните тучи, — «на полном серьезе» требует Ирина, — не поедем же мы в маршрут под дождем.

В Якутии меня учил шаман, как это делать. Выхожу на крыльцо, поднимаю руки, пронзаю растопыренными пальцами небо и начинаю шипеть, свистеть на облака до исступления. Смешно, сама не верю, но помогает, Дождь прекращается, и снова солнце.

А может быть, счастье в том, чтобы подчинять себе стихию?

— Здорово у вас получается, мадам, — хохочет Саблин. — Я и не знал, что это так просто. Вот начнем косить, придется вас поднанять для погоды.

Саблин здесь наш единственный рыцарь. Он охотно нам помогает во всем. Жена его и двое детей там, внизу, в Теплоключинке, а он здесь и летом и зимой.

— Люблю, — говорят, — свободу. Это сейчас сюда народ понаехал — всех зверей разогнали, а раньше козероги к самой моей землянке подходили. Один здесь жил. Хорошо!

— Не понимаю, — говорит Ирина, — что хорошего в одиночестве.

— А я понимаю — хорошо, когда знаешь, что можешь вернуться. Знаешь, что тебя ждут.

Как хорошо, что дома ждут,
Что встретят радостно и нежно.

— Вы что же это, мадам, стишки кропаете? Прямо как наш председатель Николай Иванович… — говорит Саблин. — Здесь как-то на охоту к нам из Фрунзе начальство приезжало, и он с ними. Выпили, конечно. Так Николай Иванович их всю ночь стихами развлекал. Они спрашивают: «Это Пушкин?» А он говорит: «Нет, мои».

В землянке у Саблина охотничий уют — развешаны шкуры, чучела. Очень уж любит он наше общество. Девчонки все свободные вечера просиживают у него. Он натопит печурку так, что она трещит от жара. Они греются, болтают с ним, а он доволен.

Вечера здесь холодные, чуть спрячется солнце — замерзаем, кругом снега.

Саблин обещал свезти нас к горячему озеру. Но все не выберет времени, оно высоко в горах, и его никто еще не исследовал. А сами разыскивать озеро мы не рискуем — опасно.

Конечно, работать нам здесь нелегко. В маршруте на каждом шагу риск. Боимся не за себя, а друг за друга. Горы… один неверный шаг — сорвешься в пропасть. Вернешься с пробами, устанешь — садись за анализы. Мы и коллекторы, и лаборанты, и конюхи, и повара. А хочется побольше успеть сделать, время бежит. Каждая минута дорога.

Но может быть, именно в этом счастье?

Здесь, на «курорту», исследуя горячие источники, мы получаем уникальные данные. В Москве, в институте, над нами смеялись:

— Интересно, как это вы потащитесь с тонкослойной хроматографией на Тянь-Шань?

Ничего, отлично взгромоздились и «шлепаем» сотни анализов.

На наших пластинках мы читаем иероглифы пятен, как Шампольон читал иероглифы Древнего Египта. Пятна — это органические вещества. Их разнообразие огромно. Может быть, от них и зависит лечебное свойство наших источников? Но пока это только гипотезы. Нехотя отдает свои тайны природа. Нелегко их раскрывать.

А Ирина и Лера изучают микроэлементы. Наставят пробирок с цветными эталонами и сравнивают, что в воде. Афанасий Иванович зайдет и смотрит. Часами иногда стоит, глазки хитренькие. И все-то ему объясни. А слышит плохо:

— Ась? Не пойму я вас, чудеса. А это для чего будет?

— Нет, лучше вы скажите, Афанасий Иванович, почему у нас уже в третий раз срезают «кюветы», — перебивает Ирина.

— Какие «кюветы»? Пузыри, что ли, ваши?

— Целлофановые мешочки с трижды дистиллированной водой, мы проводим диализ[5].

— Чего, чего?

— Мы исследуем формы миграции микрокомпонентов, — как на заседании ученого совета чеканит Ирина.

— Ничего не разобрал.

Пытаемся популярно объяснить ему цель нашего эксперимента. Ирина горячится:

— Мы специально у каждого источника прикрепляем дощечки с предупреждением: «Опробование! Не трогать! Москва…» — Она произносит название нашего института — сокращенно оно звучит нелепо.

— Ась? Как, как?

Ирина повторяет.

Вдруг Афанасий Иванович начинает хохотать. Хохочет озорно, покатывается, головой мотает.

— Чего же вы смеетесь?

А он и слова вымолвить не может. Только остановится и снова прыскает. Наконец успокоился.

— Ну объясните же, в чем дело?