Большая семья

— Антон Семенович, зас-с-стукали! — вертя головой и захлебываясь, не по форме строчил Романов. — Это еще кого застукали! Ишкова? — не отрываясь от работы, спросил Антон Семенович, как о давно известном ему деле.

В Петькино горло вскочила кость. Справившись с несколькими глотательными толчками и выпучив круглые глазки, спросил:

— Откуда вы узнали?

— Где он? — поднял на всех глаза Макаренко, оценивая подвиги разведки.

— На сцене. Мы не выпускаем!

В коридоре, подперев дверь клуба, стояла цепочка решительного и молчаливого заграждения 12-го отряда. Представители власти, командир Федоренко и дневальный, ввели Ишкова в кабинет. Васька олицетворял физическую силу. Конвой замыкал Калошкин, едва выпутавшийся из паутины подполья. В руках зажата полированная коробочка с блестящими на крышке лампами.

Перед Антоном Семеновичем Ишков стоял, безвольно опустив руки и голову, бледный и безжизненный.

— И ты знатный командир?

— Я! — отрешенно хрипнул Ишков, не поднимая глаз и понимая вопрос в прямом смысле.

— Убирайся из коммуны вон — немедленно!

Две шеренги образовали молчаливый проход. Кто-то открыл дверь. Ишков шел по коридору деревянными ногами, не поднимая глаз. Перед ним открыли дверь и закрыли навсегда.

Калошкин, спрятавшись за оконной шторой, вздрагивал худыми плечиками, тихо подвывая в невыразимом горе. Изгнание из коммуны — явление чрезвычайно редкое, наказание за тяжкие провинности тех, кто достиг высокого положения и потерял доверие коллектива.

К счастью, таких почти не было.

Наши товарищи привезли радостную весть. Они успешно сдали экзамены в военное училище. В кабинете Антона Семеновича людно. Вошли все четверо, построились, и, старшина группы, по-настояшему, как требует воинский устав, доложил:

— Товарищ начальник коммуны! Курсанты Харьковского артиллерийского училиша Фролов‚ Никалютин, Алексеевко и Мэндэ прибыли прощаться.

Отдав честь, Антон Семенович вышел из-за стола, пожал им руки, по-отечески прижал каждого к груди и взволновано сказал:

— Поздравляю вас с высокой честью. Спасибо, что не подвели. Верю и надеюсь, что будете настоящими богами артиллерии.

По его жесту все сели кто где мог. Кто знает, какие чувства испытывал в это время Антон Семенович? Отрывалась часть его самого. Это уже не было коммунарской игрой в рапорты, в строй и оркестр. Перед ним были его дети, наученные ходить в строю, рапортовать, владеть собой, физически подготовленные комсомольцы, получившие идейную закалку, избравшие путь будущих командиров Красной Армии. В них — часть его души, гордость за пройденные этапы становления человека, за крепкие ростки посеянных им зерен. Кто знает, как сложится их дальнейшая судьба… В одном была непреклонная уверенность: эти не подведут!

Мы — гражданские, заполнившие до возможных пределов кабинет, по-разному восприняли свершившееся событие. Одни тут же рвались «поступать», увлеченные наглядным примером, и приставали к Антону Семеновичу «отпустить». Другие заговорили о желании сдавать экзамены в пограничные и военно-морские училища, стать летчиками, танкистами.

Это были мечты. Все хорошо знали, что Антон Семенович без образования никого не отпустит, и завидовали своим товарищам, получившим счастливое право на выпуск. Завидовали и очень ясно представляли, что пройдет совсем немного времени, и они уйдут, их не будет с нами, верных друзей и товаришей, кто-то новый займет Их места в отрядах, за станками, учебными столиками, непривычный пока и чужой.

Становилось отчаянно грустно: почему-то, находясь бок о бок с товарищами, думаешь, что так будет всегда, не придаешь большого значения их, присутствию; и вот — разлука. На время? Надолго? Или навсегда? Острее запоминаются лица, голоса, походка, общие шалости, прощаются наивные обиды. Кончилось детство, у каждого — свое. Впереди новые вехи.

Курсанты обошли свой родной дом. Их сопровождала гурьба, пацанов, встревоженных и расстроенных. Проверив свои богатства, они с неловкостью тыкали памятные подарки: фотографии, записные книжечки, перочинные ножи, свои рисунки. Девочки дарили вышитые носовые платки, прощались с учителями. Это они дали знания, достаточные и прочные, для поступления в учебное заведение. Были суровые двойки и единицы, дополнительные занятия, жесткие требования, чтобы восторжествовали незапятнанные пятерки.

Совет командиров выделил приданое: шинели, головные уборы, зимнюю и летнюю парадную форму, новую обувь. Ремни и портупеи юнгштурмовок скрипели необношенной новизной, издавали свежий запах добротной кожи. Из фонда совета командиров выделили на первый случай денежные пособия. Соломон Борисович голосовал за «потолок».

— Мальчуганы идут в большую жизнь, пусть им будет хорошо, — закончил он свое выступление, скрывая взволнованное лицо в огромном носовом платке.