Большая семья

Весной коммуну взбудоражила недобрая весть. В первом отряде пропал радиоприемник у Никитина. О случившемся командир доложил в рапорте. Воровства давно не было. Жили в обстановке доверия, друг от друга не прятались и вдруг — тревога: завелся вор, но кто?

Еще с московского похода в каждой спальне был приемник с выведенной на крышу антенной. Антенны самых причудливых форм смотрели во все части света, перекрещенные паутинами проводов. Антенна Никитина не подавала признаков жизни. В обеденный перерыв приемник еще стоял на тумбочке — удобная вещь, привычно вошедшая в быт.

— Поищите в спальне, поспрашивайте, — досадливо сказал Антон Семенович, думая о своем.

— Искали, все перешарили‚ а в первом отряде нет.

— Давай общий сбор! — обратился Антон Семенович к Волчку и приказал остаться в кабинете. Остался и Ленька Алексюк‚ как лицо «секретное».

— Товарищи, нужно найти пропажу. Приемник здесь, в коммуне, пока здесь. Во время собрания произведите обыск во всех спальнях и помещениях. Пропуска в спальни отменить до моего распоряжения. Дневальному из помещения никого не выпускать. Не все знали о происшествии. Клуб заполнился быстро, как всегда, но в воздухе витала тревога. Председательствовал дежурный по коммуне Ишков, кандидат в мединститут, авторитетный командир, хороший общественник, лучший производственник. Он объявил повестку дня собрания.

В зале тотчас установилась наэлектризованная тишина гадкого состояния всеобщей подозрительности. Нарушились узы товарищества. Антон Семенович попросил слова.

— В нашем хорошем коллективе произошло трагедийное. У Сени Никитина пропал приемник. Трагедия не только в том, что кто-то обидел своего товарища. Она глубже и серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Кто-то из нас, присутствующих в этом зале, плюнул всем в лицо. Он не рассудил‚ что по его милости все поставлены под сомнение в честности, в товарищеской дружбе, что нарушен священный принцип нашей жизни. Мы живем открыто и свободно, не прячем вещи за семью замками, так будет и дальше. И вот объявилось неприятное «но». К нам прополз мелкий гадик. Устроился, прижился, ходит в школу, работает, ест, спит рядом с товарищами и грабит. Сегодня мы его найдем, если хорошо подумаем и все вспомним, что слышали и видели в промежутке от 12:30 до этой минуты.

В зале загудели. Электрическая цепь замкнулась, в разных концах вспыхивали искорки.

— Кто имеет слово, товарищи? Говорите все, что знаете, — прозвучал спокойный голос председателя. Затянувшаяся пауза заставила Ишкова повторить:

— Ну, раскачивайтесь и ближе к делу.

Думали, вспоминали. Напряженная процедура продолжась до двух часов ночи. По списку выходил отряд, и каждый рассказывал все истории, происшедшие в короткии промежуток времени. Опрос не принес ничего утешительного. Группа Калабалина в пристрастном обыске следов не обнаружила. Радиоприемник как в воду канул.

С собрания расходились взволнованными, с чувством досады и неудовлетворенности. Посторонние в спальнях не бывали. Это работа «своего». Кто же этот гад? Позднее время не успокоило. Все понимали, что так не должно окончиться, преследовала навязчивая мысль найти виновника, восстановить общественное доверие, достигнутое многими годами труда и жизни Антона Семеновича с колонистами-горьковцами и коммунарами. Прошло несколько дней тревог и поисков. Вездесущие малыши двенадцатого отряда замкнулись в секретах своих собственных легенд и действий. Они что-то задумали и повели активные розыски во внутренних помещениях и окрестностях. Досмотру подвергались такие немаловажные объекты, как собачьи будки и невообразимые закоулки.

Из суфлерской будки, испачканный пылью, облепленный паутиной, оставляя на гвоздях клочья своих штанов, выползал на сцену Калошкин. Бледный, с широко раскрытыми васильковыми глазами‚ он задыхался и не мог говорить. Его путь из будки закрыли несколько сомкнутых голов, тела веером распростерлись на полу сцены.

— Ну, шо? — единый выдох раскаленного нетерпения.

— Там! — едва не крикнул Витька, размазывая паутинную грязь. Бесцветные уши заалели краской,

— Давай! — нетерпеливо вякнул Гришка Соколов, как кошка боясь упустить мышь.

— Ша, пацаны, — остановил порыв Петька Романов, замахав руками. Он не обладал выразительностью речи, его скороговорка и в обычное время с трудом доходила до собеседника. — Нехай стоит, сорвемся отседа.

Повинуясь его порыву, друзья из клуба, Калошкин растерянно водил глазами. В коридоре было тихо, в классах шли занятия. В столовой накрывали столы, стуча ложками. Дневальная Люба Красная обратила внимание на Калошкина, но не успела остановить взъерошенного Витьку, лишь крикнула вдогонку «неряха».

За углом дома Петька раскрыл свой план: «Антону не говорить. Стоять на шухере». Остальное досказывалось больше знаками, приглушенным голосом.

Так прошло еще несколько дней и ночей. Не упущен ни один миг. Суфлерская будка приковала к себе тайную службу незримых сыщиков. Они околачивались на дворе под окнами клуба, играли в коридоре, маскировались в кулисах сцены.

И вдруг… В кабинет тайком скользнули Соколов, Романов и Котляр.