Большая семья

— Есть! — ответил Антон Семенович, поднимая правде руку с плотно сомкнутыми пальцами, а левой принимая письменный рапорт.

— Во втором отряде все хорошо. Командир отряда Фомичев.

— Есть!

— В третьем отряде все хорошо, за исключением: Тетерятченко плохо убрал спальню. Командир Никитин.

— Есть.

Командир четвертого отряда доложил, что Локтюхов опоздал в столовую, а командир пятого — что в пошивочном цехе не хватило ниток, был простой. Алексей Землянский информировал о том, что принят новый воспитанник, и назвал мою фамилию. Рапортовала девочка с красным крестом на белой нарукавной повязке — чистенькая, в кудряшках медно-красного цвета, с очень звонким голоском:

— На утренней поверке обнаружена пыль за картиной. В девятом отряде Тетерятченко неряшливо одет, дежурные по столовой задержали уборку, заведующий столовой Русаков пререкался.

Заключительный рапорт дежурного по коммуне:

— Товарищ начальник коммуны! День прошел благополучно. Все здоровы. Коммунары-горьковцы Глупов, Теренина, Ледак зачислены в высшие учебные заведения; Турянчик — в Харьковскую консерваторию.

— Есть!

После команды «вольно» все усаживались на места. Дежурный за председательским столиком. Антон Семенович в зале среди коммунаров.

— Общее собрание объявляю открытым, — провозгласил Анисимов. — Тетерятченко, выходи на середину!

Из задних рядов стал пробираться долговязый пацан, задевая стулья и сидящих.

— Ой, горе! — выпалила беленькая девочка так, чтобы слышали все.

— Доки мы будэмо з ным панькатыся! — басок со сцены.

Тетерятченко вышел на середину зала, было видно, что с «серединой» он давно освоился, всем надоел своими постоянными грехами. Блуждающим взглядом усталого человека окинул собрание и не увидел сочувствия. Складки его рубахи съехали набок, портупея сползла с плеча, левая гамаша ниже правой, из кармана штанов свисает носовой платок.

— Объясни, почему плохо убрал спальню?

— Я убрал хорошо, все видели…

— Значит, в рапорте командира вранье?

Тетерятченко переступал с ноги на ногу.

— Товарищ Никитин, в чем дело?

Никитин встал. Худощавый, высокий, на лице веснушки.

— В общем-то убрал, а на плафоне пыль. Он такой: одно стекло трет до дыр, а другого не заметит, вроде как спит. Предлагаю перевести в воспитанники и надеть спецовку!

— Можно? — нервно подхватился Землянский. — У Никитина один такой, а у меня двенадцать. Так что его — ко мне, а Сеньке подавай чистюлек?

В зале оживление. В первом ряду торчит подмятая рука.

— Говори, Петька!

— Не Петька, а товарищ Петр Романов, — поправил председателя очередной оратор. — Выходит, Тетерятченко зря харчи переводит, только книжки читает без пользы? Возьмем его в наш, в одиннадцатый. Мы его утюжком прогладим.

Тетерятченко передернул скособоченными плечами, будто почувствовал прикосновение горячего утюга. Это движение вызвало смех.

— Можно мне? — голос Антона Семеновича. — Не вижу причины для смеха. Ясно, что нашего товарища нужно выправлять не утюгом, а физкультурой. И не спихивать на другие плечи. Это манера кукушек — подбрасывать свое потомство в чужие гнезда!

В конце концов парнишка получил два наряда внеочередной уборки нижнего коридора и решение собрания принял безропотно.

Прозвучал сигнал «Спать пора!» — спокойный, немного тягучий, умиротворяющий. В спальне ребята разбирали постели, готовясь ко сну. Это мои новые товарищи. Как они примут?

— Ваньки-турки, — голос Алексея, — принимайте новенького.

— Ладно, пусть живет, — за всех авторитетно заключил Петька Романов. Остальные по-разному ощупали взглядами, восклицаний и восторгов не было.

В проходе между койками появился Сережка, тот самый, который час назад, на рапортах, придрался ко мне. Было так: когда командиры поочередно заканчивали рапорт, все в зале салютовали поднятыми руками. Все, кроме меня: я боялся показаться выскочкой. И вдруг толчок в спину. Оглянулся — злые глаза, шепот сквозь зубы:

— Чего не салютуешь, грак?

Кто-то одернул:

— Перестань, Сережка, Антон смотрит…

И вот теперь этот Сережка пер на меня с угрожающим видом:

— Ты, каношка, — презрительно улыбаясь, процедил он, — будешь еще куражиться? — Положив руку мне на плечо, локтем поддел подбородок. Лязгнули зубы, стало больно, молниеносно вспыхнул протест слабого против сильного. Я резко сбросил его руку, и он от неожиданности не удержался на ногах, упал на пол. Я решил драться.

Сомкнулось кольцо зрителей. Землянский что-то крикнул, но Сергей уже встал, поправил рубашку и… замялся.

— А ты с перцем! Драться, детка, в коммуне нельзя — у нас воспитанные мальчики и девочки, которых за драку могут выгнать. — Поводил пальцем перед моим носом и пошел к дверям.

Меня окружили ребята и смотрели не то со страхом, не то с удивлением. Сосед по койке доверительно стиснул мне руку:

— Он же боксер, понял? На стадион «Динамо» ходит.

Мягкая постель, холодок простыни и пододеяльника, еще не согретых телом — как это непривычно для меня! Кто-то погасил свет, стало тихо, а я ворочался и долго не мог уснуть.

Крутой поворот