Большая семья

В душу закралась какая-то чертовщина о домовых и ведьмах, шастающих по ночам. Фантазия росла, спирала грудь, тревога нарастала. Вот-вот кто-то схватит сзади за полу, обнажится страшный оскал чудовищной рожи. Подавляя нелепый вымысел, ходил по коридору, пристукивая прикладом винтовки по плитком пола, опасаясь свидетелей моего страха. За спиной чудилось невнятное сопение, мягкий топот косматых неведимок, караулящих мой неверный шаг. В свете плафона купалась под потолком ночная бабочка, дробно трепыхая серыми крылышками, — одинокое живое существо. Я с облегчением перевел дух, решительно обернулся. Громко кашлянув, плотннее прижал винтовку.

Время тянулось бесконечно долго. Вспомнил, что в четыре утра меня сменит девочка Нина Курьянова. Ей тоже будет страшно? Стало стыдно за себя. Я поклялся не бояться никаких чертей. Мысленно перенесся в ранне детство, на окраину Харькова.

…В поселоек Кочановку ворвались белогвардейские части. Малочисленный заслон красноармейцев сдерживал наступление, заняв улицу. Одиночные выстрелы, короткие очереди пулемета косили набегавших беляков, но их сменяли новые. В перестрелке, между залегшими цепями по середине улицы вскачь неслась пароконная подвода. Испуганными лошадьми правил кудрявый паренек. А сзади, уцепившись за его рубашку, каким-то чудом держалась маленькая девочка с широко открытыми глазами. Парень что-то кричал, грозясь кнутовищем в сторону белых. Подскочив к красноармейцам, он с трудом осадил лошадей. Не мешкая заслон погрузил пулемет. Красноармейцы вскочили в повозку и с гиком повернули в переулок. Цепь белых поднялась в рост и, беспорядочно стреляя, бросилась вдогонку. Не понимая происходящего, я и косяк моих сверстников ползали под заборами, собирали отстрелянные гильзы, лихорадочно загружая подолы длинных рубашек. Мы играли в войну.

А к вечеру они расквартировались на постой. В большом доме моей бабушки, бесцеремонно разогнав хозяев по закоулкам, заняли лучшие комнаты. Винтовки стояли в пирамидах, пулеметы на веранде. Оружие чистили на раскладном столе из красного дерева, полированном и добротном, который мы так берегли! Вся поверхность его безжалостно исковеркана курками, запачкана маслом.

А позже господа офицеры раздевались догола, при свете керосиновых ламп копались в белье, ловко проводя ногтями по швам, растрескивая потревоженное скопище вшей.

Во дворе у костров солдаты делали то же самое. Некоторые, отчаявшись от бесполезной борьбы, скомканное белье бросали в огонь, слушая со злорадным удовольствием потрескивание своих мучителей — «стебарей».

Дымили полевые кухни. Вкусно пахло солдатским кондером. В костры и топки кухонь подбрасывали штакетник, отделявший двор от сада. Часть забора превратили в коновязь и ясли. Усталые лошади похрустывали заданным кормом. Их поили из брезентовых ведерок.

Офицеры пили чай вприкуску, играли в карты на деньги. Рассчитывались крупными купюрами с двуглавыми орлами, спорили, сквернословили.

Когда не топилась русская печь, я устраивался в духовке плиты, из укрытия наблюдал за всеми событиями. Бабушка вымачивала соленых чебаков, готовясь назавтра кормить, «доблестное» воинство. Я никогда не ел такой крупной рыбы и попросил «хоть кусочек». Она дала несколько перышек и хвостов, которые, отрезав, выбрасывала. На них было очень мало мяса. От голода сводило скулы, с жадностью набросился на скромный дар, боясь, чтобы «они» не увидели. Хвосты и перья оказались горько-солеными, запершило в горле...

Утром солдат построили во дворе. С крыльца командовал офицер:

— Смирн-н-н-о! Шапки долой!

Солдаты нестройно запели «Боже царя храни». Потом начались занятия «словесностью». Тот же брюнет-офицер поочередно выслушивал солдатскую путаницу титулования царя, царицы и всех августейших наследников. За ошибки тыкал кулаком в зубы, озлобленно и зычно орал:

— Не знаешь, скотина? Наследника не знаешь?!

У остолбеневшего солдата текла кровь по подбородку, капала на воротник. Как я жалел тогда, что у меня нет винтовки!

Мои воспоминания прервала Инна Курьянова. Подошла тихо, желая вспугнуть. Розовая, еще не совсем проснувшаяся, приняла и осмотрела винтовку, потрогала сейф, перелистала памятные бумажки и, сладко зевнув, поеживаясь, отпустила:

— Иди, герой, подрыхни, если здесь не спал.

— Сама еще спишь, смотри, чтоб не украли!

От незаслуженного оскорбления меня бросило в краску, я выпалил:

— Ой, горе! — Нина игриво показала язык, и, окончательно обезоруженный, я побежал в свою спальню.

В часы моего дневальства я многое вспомнил и многое понял. Уже не умозрительно убедился в справедливости древнего правила: «В здоровом теле — здоровый дух».

Через потолочный фонарь стучался рассвет.