Большая стрелка

Длилось противостояние три дня. Руководство УВД и прокуратура Ахтумска боялись применять силу – времена нынче новые, как бы не загреметь во враги демократии со всеми вытекающими последствиями. Но другого выхода не было, и, наконец, прозвучал приказ о введении на зону сил спецназа УИНа и областного ОМОНа. И пришел час расплаты. Битва была как в Средние века. Закованные в бронежилеты, в касках, с плексигласовыми и металлическими щитами бойцы неторопливо продвигались вперед. А по щитам барабанили камни, железные болванки. Кто-то поджег бензин и покрышки, над зоной стелился черный дым. Вспухала дымными цветами «Черемуха», но слезогонка не особенно помогала. И случилось то, чего не могло не случиться, – прозвучали выстрелы.

Хоша хотел было тоже двинуть в гущу драки, но Художник осадил его:

– Ты за Боксера свои бока под ментовские демократизаторы подставишь?

Так что забились в закутке клуба и в битве участия не принимали. И под основную раздачу, когда резиновые дубинки гуляли по зэковским ребрам и выбивали дух у особо строптивых, не попали. Когда менты их нашли, уже все закончилось. Боевой угар у бойцов правопорядка вышел, и досталось укрывавшимся всего несколько ударов дубинками – в сравнении с тем, что получили другие, это было просто ласковым поглаживанием.

Уже когда бунт подавили, Боксера отправили в другую зону – для строптивых. Активных участников массовых беспорядков осудили, накрутили срока и перевели на более строгий режим, Художнику и Хоше приспешники Боксера пробовали сделать предъяву – мол, прятались за спинами, когда даже опущенные бились, не щадя живота, за правое дело.

– Бунт был неправильный по всем понятиям. Никаких целей он не преследовал, кроме того, чтобы Боксера потешить, – заявил Художник. – Вот за такое надо держать ответ.

После всех этих баталий гайки закрутили. А тут еще пришел Валуй – умный и жесткий блатной авторитет. Одного из шустрых последователей Боксера, пытавшегося как встарь держать масть, удавили и повесили в сортире – якобы сам руки наложил, не вынес разлуки с любимым паханом. Еще двоих сделали дамами легкого поведения. И установился порядок, который устраивал и уголовников и администрацию…

Хоша вышел на свободу на год раньше Художника.

– Мы теперь братья, – сказал он ночью перед выходом, резанув по руке и накапав крови в стакан с водкой.

Художник не верил в такое братство. Не верил и Хоше – балагуру и истерику, с головой, забитой самыми дурными фантазиями и прожектами, типа ограбить Алмазный фонд или смыться в Америку и «дать просраться всей их козе ностре»… По большому счету, Хоша был ребенок, только сильно испорченный.

– Я тебя встречу, как выходить будешь. Мы теперь – до гроба, – пообещал Хоша, выпив водку с кровью.

– До гроба, – кивнул Художник, последовав его примеру, но как-то зловеще прозвучали эти слова.

Художник был уверен, что никто его по выходу не встретит. Год на воле Хоша просто не выдержит. Первый же безумный план приведет его обратно в тюрьму или прямиком в могилу.

К удивлению своему, Художник, выйдя со справкой об освобождении за порог ИТК-6, застал комитет по встрече на двух машинах – «ВАЗ-2106» и подержаном «Форде Фиеста». Хоша в кожаной куртке, с золотой цепью поверх майки «Пума», с бритым затылком, выглядел типичным бандитом новых времен.

– Художник, брат, – распахнул он свои объятия.

С Хошей было еще четверо. Один, тупомордый жлоб с угрожающим взором, эдакая бездумная туша весом за сто кило, носил кличку Блин. Пожимая руку, он сжал ее так, что Художнику показалось – кости треснут.

Армен – смугловатый атлет, говоривший без всякого намека на акцент, – был, скорее всего, из обрусевших армян. Третий, Брюс, широкоплечий, с набитыми по-каратистски кулаками. Последний персонаж выпадал из этой молодежной компании – красномордый мужичонка лет сорока пяти, в дорогом пальто и ондатровой шапке, которого представили как дядю Лешу, и отношение к нему было ироничное, но вместе с тем уважительное.

– Это мои кореша, – поведал Хоша. – Веселые ребята… Ладно, ныряй в тачку и в путь. Пить, гулять, потом говорить. Годится?

– Сойдет, – кивнул Художник без тени улыбки.

Хоша вел «Форд Фиесту» лихо, легко, опасно, как водят водители-первогодки, каждую секунду рискуя не справиться с управлением и угодить в кювет. Он, казалось, был искренне рад происходящему. Чего не скажешь о Художнике, который не представлял, что ждать от этого комитета по торжественной встрече.

– Пацаны – кремень, – комментировал на ходу Хоша. – Мы – команда. Все земляки. Все из Рудни.

– «Расисты»? Это ты с ними желтомордиков чистил?

– С Арменом и Блином. Тут еще не все наши. Но самые лучшие пацаны – со мной.

– И чем занимаетесь?

– Деньги подбираем. – Хоша потрогал золотую цепь.

«Златая цепь на дубе том», – пришли в голову Художнику строки великого поэта.

– Там, где они плохо лежат… – Хоша помолчал, потом спросил: – Художник, ты об автобусе на Ельневской трассе слышал?