Большая стрелка

Хошу магнитом тянуло к воровским авторитетам, он млел, когда его вызывали на участие в сходняках и сам Балабан говорил, что руднянские – люди для воровского «блага» полезные. Художник же убеждал его не лезть в эти дела. Ворам никак не удавалось найти согласие между собой, и они запросто могли втянуть Рудню в свои междоусобицы. Как раз начался разбор по понятиям между смотрящим Балабаном и Васей Хилым, претендовавшим на эту же роль и утверждавшим, что нынешний положенец живет не так, как надлежит жить вору.

– Надо за Балабана подписаться, – призывал Хо-ша. – Он весь по понятиям. Закон знает. А Вася Хилый – козел. Кроме дури и злобы – никаких достоинств.

– Не лезь туда, Хоша, – посоветовал Художник. – Это не наше дело. Кто будет смотрящим, тому и станем отстегивать на общак.

В отличие от Хоши Художник никогда не восторгался лагерной романтикой, не переносил тюремные песни и жаргон. Он знал цену всему этому.

С каждым днем разбор между воровскими авторитетами набирал обороты. И Балабан пытался подтянуть руднянских, заручиться их моральной, а то и физической поддержкой – хоть и птицы не слишком высокого полета, но все-таки сила.

– Вот что, едем отдыхать на юг, в Крым, – сказал Художник. – Там сейчас лучшее время.

– Ты чего! В песок крымский зарыться, когда такие дела в Ахтумске! – возмутился Хоша. – Да нас зачморят после этого!

– А Художник ведь дело говорит, – подал голос дядя Леша. – Мне бы кости старые погреть не мешало. И винца крымского отведать. Я – за…

Спорили долго. Наконец Хоша махнул рукой:

– Ну смотрите. Если что, ты, Художник, в ответе.

– А кто ж еще, – кивнул тот.

После разбора с Саидом в команде на Художника стали смотреть совершенно по-иному, и его слово приобрело совершенно другой вес. Его стали бояться. Все помнили потустороннее выражение его лица, когда он резал «аккумулятора». Но вместе с тем все чаще ощущалось, что у Хоши пробуждается ревнивое чувство, тот начинает видеть в кореше соперника. И поэтому он все сильнее приближал к себе верных и преданных Брюса и Башню.

В отношениях намечалась трещина, пока еще не видимая обычным глазом. На людях Хоша всегда клялся в любви и дружбе Художнику, который спас его во время бунта в шестой колонии.

– Кореш. Вместе зону прошли, а это много значит. Я за тебя, братана, жизнь отдам. Что такое жизнь – тьфу. А братан… Братан – это… Это…

Художник допускал, что Хоша может отдать жизнь, если вожжа под хвост попадет. А если заскок найдет, может и забрать.

Самой большой проблемой был взрывной характер Хоши. Однажды чуть не дошло до крайности. На съемной квартире Галка затащила Художника в постель, когда Хоша дрых пьяный на раскладушке на кухне. В результате деваха в порыве страсти заорала так громко, что пахан проснулся, с трудом понял, что происходит. Выпил стопочку водки. Вытащил пистолет, спрятанный в тумбочке. И отправился в большую комнату, где Галка в ночной рубашке подпрыгивала на его друге.

– Суки, за лоха держите, да? – Хоша качался, глаза его были безумные.

Галка ойкнула и откатилась в угол, испуганно глядя на Хошу, поигрывавшего пистолетом Марголина.

– Отворковали, голуби! – осклабился он и поднял пистолет.

Художник понял, что Хоша сейчас выстрелит, и упал на ковер.

Грохнул выстрел. Пуля разнесла стопку тарелок в серванте.

– Да тише ты, – как можно спокойнее произнес Художник, поднимаясь. – Сейчас менты прибегут.

– И ментов положу! Всех!

– Хоша, ты ж брат кровный мой… Как ты можешь?

Из молодого пахана вдруг будто вынули стержень. Он рухнул в кресло, отбросил пистолет и как-то жалобно произнес:

– Волки, что ж вы делаете со мной?

– А ты что, не знал, что Галка – блядина? – усмехнулся Художник. – Так чего с ума сходить?

Галка только всхлипнула, с ненавистью смотря на Художника, но тот, оглянувшись, заговорщически подмигнул ей.

– Так чего ж ты братана своего из-за нее…

Хоша потянулся к стоящей на столике бутылке, налил водки в стаканчик, хлопнул… Потом еще. И еще… В итоге расслюнявился вконец и полез обниматься к Художнику.

– Ну прости. Хочешь, застрели меня… На, стреляй. – Он поднял с пола пистолет Марголина и протянул товарищу.

– Нет.

– А хочешь, я ее убью? – Хоша прицелился в сидящую в уголке Галку, ни живую ни мертвую.

– А зачем?

– Зачем?.. Не знаю… Зачем? Зачем все, а? Зачем мы вообще, а?

Он так и не договорил. Тяжело шаркая, отправился в соседнюю комнату, рухнул на кровать и заснул…