Большая судьба

Я слушаю Петко Задгорского и начинаю понимать, что памятник Пушкину он создавал не только по «портретному материалу». Художник-скульптор творил любимый образ, изучив каждую строку поэтического наследия Пушкина, проникшись духом его лиры. Поэтому Пушкин на берегу Черного моря в Бургасе стоит, как живой.

— Я считаю работу Опекушина самой выдающейся. Памятник на Тверском бульваре в Москве — недосягаемое произведение искусства. Я не вижу в нем мотива «Смирись, гордый человек», какой в свое время ему приписывался. В спокойных формах скульптор воплотил мысль и красоту, мудрость и могущество Пушкина. Мне и в голову не приходит сравнивать мою работу с произведением знаменитого русского скульптора… Я хотел запечатлеть образ вдохновенного Пушкина. Вдохновенного, как каждое его слово. И это вдохновение я стремился выразить во всем, начиная от застывшего движения пальцев и кончая пылающими очами поэта. Вы, очевидно, знаете, что у Пушкина были пальцы, которым позавидовал бы сам Паганини!.. В памятнике они изваяны в напряженном спокойствии, будто готовые в следующее мгновение взять еще неведомый людям аккорд. Поза моего Пушкина эксцентрическая. Таким представляется мне поэт у самого бурного моря.

Памятник Александру Сергеевичу Пушкину на болгарском берегу Черного моря решено было заложить в связи со 150-летием со дня его рождения.

Бургасский народный совет объявил конкурс на проект памятника. Участвовали в нем лучшие творческие силы страны. И никто не знал, что над проектом работает также скромный учитель рисования мужской гимназии и учительского института сорокасемилетний Петко Иванов Задгорский.

У жюри двух мнений не было. Оно оценило проект Петко Задгорского как плод зрелого таланта.

О Пушкине и стране Пушкина он может говорить, наверное, вечность. Петко Задгорский мечтает посетить Москву, поклониться пушкинским местам…

— Очень хотелось бы пройти дорогами моего деда, именем которого нарекли меня. Он был гурбетчией. Несколько лет жил в отходе на юге России и в Бессарабии. Как раз в тех краях, где великий поэт находился в ссылке. Там в пушкинские времена было много болгар, особенно среди огородников. Наши гайдуки порой уходили туда, под крылышко матери-России, когда уж слишком трудно приходилось на родных Балканах… Пушкин написал на бессарабском материале повесть «Кирджали». Вот ее первые строки: «Кирджали был родом булгар. Кирджали на турецком языке значит витязь, удалец. Настоящего его имени я не знаю». Хитростью и храбростью своей этот гайдук сумел справиться с семью вооруженными турками! Два или три раза Пушкин возвращался к его образу в своих стихотворениях.

Чем больше я слушал Петко Задгорского, тем тверже убеждался в мысли, что только такой художник, горячим сердцем понявший и полюбивший Пушкина, мог создать чудесный памятник великому поэту на берегу синего Черного моря. И мне вспомнились строки:

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгуз, и друг степей калмык.

Передо мною сидит, любя, славя Пушкина, «гордый внук славян». До нас доносится вечная песня моря, какую слушал и перекладывал на вечную музыку русского языка великий певец.

1960 г.

Родина-мать

Весною в Софийском поле, между Ихтиманской Средна-горой и Планой, переполошились птичьи стаи. Возвратившиеся к насиженным местам аисты не нашли своих гнезд. Где раньше краснели знакомые черепичные крыши и вилось тонкое, словно жилка, русло реки Искыра, под их крылами расстилалась теперь неоглядная водная ширь.

Много дней кружили аисты над водою. Когда их крылья слабели, они садились на луга, возле озера, или отлетали вверх по течению Искыра. Там река текла в своих прежних берегах, и все им было знакомо. Птицы бродили по травянистым низинам, ловили лягушек и утоляли голод. Потом аисты возвращались на озеро, и снова далеко разносилось их характерное «траканье» — тревожное щелканье клювом.

Была в этом звуке тоска по разоренному гнезду, по родным черепичным крышам, а может, и по тем людям, рядом с которыми они жили. Как знать!

Аист — птица домовитая и верная своему месту. Но есть у него, как у всякой птицы, как у каждого живого существа, извечный инстинкт к продолжению потомства, сильный, как сама жизнь.

Он-то и повел аистов на новые места, заставил их строить новые гнезда на новых крышах. Я не могу сказать: на крышах новых хозяев. Скольких переселенцев из села Калково мне ни доводилось встречать в округе, за десятки километров от их прежних «пенатов», все они клятвенно уверяли, что их аисты к ним вернулись.