Большая судьба

— Действительно он!

— И чего он потерял, интересно знать?

— Маринов зря не пойдет!

Не прошло и двух недель после этого случая, как кооперативный актив обсуждал новый план орошения долины. На стене висела топографическая карта, испещренная четкими синими линиями будущих каналов и бесформенными, словно кто разлил по ней чернила, пятнами водохранилищ.

— Живая влага у нас под боком, товарищи, — докладывал председатель. — Талые воды с Балкан до сих пор стекали без пользы, только овраги и ущелья рыли, землю губили… Заключим их в трубы, соберем в чаши язовиров на возвышениях и оттуда пустим на поля, плантации, в сады и огороды!..

Иван Маринов подробно ознакомил кооператоров с выработанной правлением и специалистами-ирригаторами программой строительства оросительной системы, которая рассчитана на семь лет. Когда он закончил, кто-то из молодых парней, видевших его на склонах Балкан, вслух высказал свое восхищение:

— Вот эта голова! Пришел, увидел, и… план готов!

Пуще всех расхохотался в ответ на эту тираду Маринов.

— Не я один думал об этом, товарищи, и не со вчерашнего дня. Тут есть и свидетели и соавторы. Скажи, Недко, — кивнул он своему другу Кирову, — как мы еще в тридцать восьмом, когда ты был секретарем грозденской партячейки, обсуждали с коммунистами этот план. Правда, тогда он казался нам фантазией!

— Обсуждали. И сам я, грешный, не верил, что сбудется, хотя ты всегда обвинял меня в «левацком» загибе! — смеясь, отозвался Киров.

— А теперь тебя правление ставит руководителем работ по осуществлению этого плана!

…Всю зиму и весну сотни людей и десятки машин рыли каналы, прокладывали трубы, прудили плотины, строили водонасосные станции. И каждый день над фуражками и платками строителей возвышалась непокрытая голова Недко Кирова, издалека маячила его могучая фигура. Руководил он, не теряя на указания много времени, большей частью копал сам, укладывал трубы, сидел за рулем машины. Впрочем, все трудились на славу.

— С таким энтузиазмом, — шутил Недко Киров, — любую крепость одолеем!

Хлынула весна. На этот раз ее воды устремились с Балкан не только по оврагам и ущельям, но и по трубам и каналам в кооперативные язовиры.

— Большой урожай будет! — тихо и тем убежденней звучит голос Ивана Маринова. — Но моя думка не о нынешнем годе, а о шестьдесят пятом, когда мы полностью осуществим свой генеральный план орошения и кооператив станет сильнее стихии. Вот тогда все цифры и числа урожаев будут удвоены и утроены!..

Неожиданно его мысль снова возвращается к любимой Тимирязевым фразе:

— Если перевести в условную единицу «колос» те сельскохозяйственные продукты, которые давала наша земля в прошлом, сравнить с тем, что мы берем от нее сейчас, то можно смело сказать: там, где рос один колос, растет пять, а будет расти десять!..

И словно бы подводя красную черту беседе и своим размышлениям, крестьянский вожак, депутат высшего органа власти — Народного собрания Болгарии, — задумчиво роняет золотые слова:

— Человек рожден, чтобы жить богато и красиво, чтобы возделанная его руками земля цвела!..

1958 г.

Город-коммунист

Фабриканты любили называть этот город «болгарским Манчестером». Но рабочий класс возвеличил и прославил в веках своими подвигами его настоящее имя — Сливен, которое по праву заняло место в одном ряду с Иваново-Вознесенском.

«Сливен — крепость нашей партии, социализма и пролетарской революции», — восторженно говорил Василь Коларов.

…Город расположился у южного подножия Главного Балканского хребта, в горловине Забалканской котловины, перед перевалом Железные ворота. Искони его жители занимались ткацким ремеслом, производя добротные сукна, ковры и ткани для верхней одежды. В 1834 году болгарский Морозов — Добри Железков основал в северном пригороде Сливена первую текстильную фабрику, положившую начало отечественной промышленности.

Бурные воды реки Асеновской, низвергающиеся со скалистых уступов, завертели лопасти деревянных колес, которые привели в движение ткацкие станки. Дешевая энергия, дармовая рабочая сила привлекли сюда других предпринимателей. По Асеновскому ущелью выстроился целый фабричный каскад.

После освобождения страны от оттоманского рабства город быстро пошел по пути капиталистического развития. Сливенские фабриканты не уступали ни манчестерским, ни иваново-вознесенским капиталистам в своей звериной алчности к наживе. На предприятиях царил жестокий произвол. Были узаконены 12-часовой рабочий день, эксплуатация детского труда, поборы и штрафы. Капиталисты экономили на керосине, свечах, угле, оконных стеклах, обрекая ткачей на каторжный труд в тесных, сырых и холодных помещениях, подобных казематам.

Во мраке Асеновского ущелья вспыхнула первая искра болгарской революции. Текстильные рабочие в начале девяностых годов прошлого века устроили стачку, которая возвестила об их непреклонной воле бороться за свои права. Бастующие потребовали от хозяев создания кооперативных рабочих пекарен и отмены принудительного снабжения хлебом и продуктами по безбожным ценам в фабричных лавках. И они добились своего.