Большая судьба

Мы останавливаемся у станков, беседуем с ткачами разных поколений. Их рассказы о своем житье-бытье, о заботах и думах воссоздают образ рабочего социалистической эпохи. Радостно видеть людей, довольных своей судьбой, уверенных в своем завтрашнем дне, убежденных в правоте и большом значении того дела, которое они вершат. Комбинат — для них родной дом, рабочий коллектив — дружная семья, труд — творчество, требующее душевных сил и вдохновения.

Ткачи свято хранят и множат славные революционные традиции отцов и дедов. На этих традициях коммунисты воспитывают молодежь, выковывая и закаляя новое пополнение рабочего класса.

…После вечерней пересмены Иван Бахов пригласил нас заглянуть в стеклянную конторку второго ткацкого цеха. За столом, вполоборота к тесному рядку молодых ткачих, сидел грузноватый пожилой мужчина с добродушными карими глазами — начальник цеха, ткач-ветеран Петр Пенев. Судя по сосредоточенным глазам и зарумянившимся лицам, девушки были поглощены разговором, и мне подумалось, что наш приход не ко времени.

— Добро пожаловать! — поднялся навстречу Пенев. — У нас тут очередная, как говорится, беседа. Посвящаю будущих коммунисток в историю нашей партийной организации. Молодежь интересуется, как мы «ткали саван капитализму», как боролись…

— Продолжайте, пожалуйста, товарищ Пенев, — попросил Бахов.

— Так вот, девчата, с приходом к власти фашизма фабрикант самовольно отобрал у рабочих те льготы, которых мы добились во всеобщей стачке двадцать девятого года. Опять невмоготу стало жить нашему брату. Среди ткачей начались ропот и брожение. Почуяв недоброе, хозяин в подмогу жандармам, постоянно охранявшим фабричный двор, вызвал солдатский отряд… Якобы для «примерки обмундирования». Но коммунисты решили действовать. Партячейка выработала проект требований к фабриканту.

Мы настаивали на 8-часовом рабочем дне, на повышении зарплаты. Были и такие пункты: «Хозяин должен по-человечески относиться к ткачу», то есть не давать ему зуботычин; «по вечерам в цехах зажигать лампу и чистить стекло». В вашем сознании, может быть, это и не укладывается, да ведь слово из песни не выкинешь, страницу из истории не вырвешь. Из рук в руки, под полою, партийный проект требований пошел от станка к станку. Фабрика заклокотала, как паровой котел!..

Вспоминая о далеком прошлом, человек вновь переживает его глубоко и больно. Пенев чуть дрогнувшей рукой стирает со лба испарину, чаще моргают его морщинистые веки, резче голос:

— Хоть и молод я был в ту пору, но меня избрали членом стачечного комитета. Пошли мы к хозяину. А он, не дочитав листка с нашими требованиями, скомкал его и разразился такой бранью, что у мужского уха барабанная перепонка могла лопнуть. Построились мы в цехах колоннами. У одного паренька было припасено красное знамя — под рубахой обмотался им… Солдаты стрелять не стали, а жандармы струсили, разбежались. Кто-то затянул: «На каторге тяжкой…», — и все подхватили. По пути в город к нам присоединились рабочие других фабрик. Наше шествие протянулось на целую версту.

Сливен объявил всеобщую стачку. Она продолжалась больше месяца. Руководил ею окружной комитет партии. Он организовал акцию продовольственной помощи городу в окрестных селах. Без крестьянского хлеба мы бы не выстояли. Детишкам нечем было заткнуть рот. Как ни щетинились фабриканты, а в конце концов вынуждены были пойти на уступки. Хотя и не по всем пунктам. Да дело-то в том, что наша организованная пролетарская сила взяла верх. У ткача еще больше укрепилась надежда на партию и вера в будущую окончательную победу. Вот так-то оно было!..

Пенев испытующе поглядел на девушек, словно обращаясь к ним с молчаливым вопросом: «Дошли до вас мои речи?» И, видимо, убедившись в положительном ответе, повторил твердо, с ноткой назидания:

— Вот так-то!..

Потом встал и подошел к секретарю парткома.

— Теперь тебе, Иване, полный резон дополнить нашу беседу. Расскажи-ка девчатам, как во время стачки ты, еще совсем зеленым парнишкой, целый воз муки нам подвалил!