Большая судьба

Остались позади и растаяли в пепельном мареве жаркого летнего дня отроги Балканского хребта. И словно дальше отодвинулась черта горизонта, открыв взору неоглядный простор Добруджанской равнины, похожей на степи Таврии.

На спуске с одного из холмов шофер выключил мотор, и машина, шедшая на третьей скорости, сама собой сбавила ход и остановилась.

— Что за восьмое чудо? С каких это пор колеса отказываются катиться под откос?

Улыбнувшись в смоляной ус, шофер продемонстрировал «фокус» еще раз, затем объяснил:

— Чудо природы — магнитная аномалия. Очевидно, под нами железняк!..

Включив мотор, сказал солидно, с гордостью:

— В Добрудже вы увидите много чудес. Только жаль, что вам не довелось побывать в наших местах прежде, лет этак пятнадцать или хотя бы десять назад. Ей-ей, человеку, не заставшему старой Добруджи, трудно представить себе, какой она была, а значит, по-настоящему оценить и то, что с нею стало!..

* * *

Едешь по степи, и кажется, что пшеничные поля огорожены зелеными гатями или валами: с северо-востока на юго-запад протянулись буйно разросшиеся лесные полосы. Там и сям в лощинах искрятся водоемы, по ним плавают стаи гусей и уток.

Вот на пути показался зеленый оазис. Машина вкатывает в село. Сквозь кружевной заслон палисадников проглядывают новые, добротные дома с просторными верандами и широкими окнами. На центральной площади — комплекс двухэтажных зданий: читалища, школы, больницы, народного совета и правления кооператива.

Минуем еще десяток сел-оазисов… И все они — одно к одному, как бусины в ожерелье.

Дорога сворачивает к белому городку в тополиной ограде. Тут, в «черноземном сердце» края, неподалеку от города Генерал Тошево, разместился Добруджанский научно-исследовательский сельскохозяйственный институт.

В страдную пору в кабинетах и лабораториях института хоть шаром покати.

— Все на полях и делянках, — объясняет сторож. — А Иван Гырбучев лекцию чабанам читает. Ежели вам его, провожу!..

Иван Гырбучев, директор института, мой старый знакомый. Одиннадцать лет назад, окончив Харьковский сельскохозяйственный институт, он проходил практику в Каменной степи, Воронежской области, где мы с ним и повстречались впервые. Теперь сын болгарского крестьянина стал известным ученым. Впрочем, годы и положение не изменили его. Те же юношеские искорки в живых карих глазах, та же «южная» непоседливость и энергия, тот же студенческий задор.

На полянке, поросшей муравою, тесным полукругом сидели человек тридцать. Это были чабаны из ближних и дальних добруджанских сел, приехавшие в институт «за опытом». Их интересовали проблемы рационального кормления скота, создание зеленого конвейера.

Когда лекция была закончена, зоотехник Мичо Мичев, однокашник Гырбучева по Харьковскому институту, повел чабанов на животноводческие фермы. Со мною на полянке остался, кроме директора, пожилой крестьянин по имени Тодор Янакиев, из села Дропла.

— Охота поговорить мне с русским братушкой, — сказал он откровенно. — А что касается ферм, то я тут не впервой и родословные всех животных на память изучил!

— Видите, какой у нас прилежный студент пошел, — подтрунил директор института и добавил серьезно: — Для ученого истинное счастье — работать с такой аудиторией!

— Эх, ежели бы мне да молодые годы, я бы всю зоотехническую науку превзошел! — воскликнул Тодор Янакиев. — А то ведь вместо школы отец в подпаски к чифликчии[44] послал, чужие стада сторожить и собственный хлеб зарабатывать!

— Парадоксально, но факт, — отозвался Гырбучев. — Добруджа была одной из самых отсталых, бедных и темных провинций!

Ученый и пастух, дополняя друг друга, повествуют о прошлом своего края.

Еще не так давно бо́льшая часть обширной равнины была целиною, покрытою густыми травами. На бескрайних пастбищах, принадлежавших крупным землевладельцам, гуляли табуны коней, отары овец, гурты коров и телят. Осенью чужеземные купцы скупали в Добрудже скотину, отгоняли ее в Константинополь, где сбывали с большим барышом. По мере роста населения зе́мли распахивались и засевались зерновыми культурами. Несколько лет сряду пшеница шла по пшенице, потом пашню пускали под перелог — велось типично экстенсивное земледелие.

Жил хлебороб во власти стихии и чорбаджии, или, как еще говорят болгары, бога и богача. Судьба батраков всецело зависела от воли владыки-помещика. Крестьяне, имевшие собственные наделы, в неурожайные годы закладывали и перезакладывали землю — свой единственный капитал — и попадали в кабалу к тому же помещику.

— Уж и натерпелись мы от засухи! — сокрушается Тодор Янакиев. — С весны, бывало, зеленям сердце радуется. А налетит суховей-черномор, зерно сожжет и солому, как огнем, опалит. Считалось хорошо, коли в три осени один добрый урожай брали!