Большая судьба

- Подходит к каждому граверу и разглядывает узорье.

- Ну и что, нравится? - пересохшим голосом спросил Швецов.

- Шибко нравится. Хвалит! Немцы его оттесняют, а он никак от Бояршиновых отойти не может.

- Покорили, стало быть, мастерством! - радостно сказал литейщик и, взглянув на Аносова, спросил: - Ну, а как мы с тобой, Петрович, не опростоволосимся?

Павлу Петровичу очень хотелось рассказать гостю о своих опытах и показать клинок, сделанный из восемнадцатого сплава. Однако Ахте забрал клинок к себе, пообещав отослать его в Петербург. Раздосадованный Аносов ничего не ответил литейщику.

На каланче отбили полдень, горячие солнечные лучи круто падали в низенькие оконца цеха, тяжко вздыхали воздуходувные мехи, когда вдруг Швецов зашептал:

- Идут... Сюда идут...

В цех двигалась шумная толпа, впереди которой шел человек с розовыми щеками. На нем был темно-коричневый, хорошо сшитый фрак с белым галстуком и круглая шляпа. Ученый шел медленно, размеренной походкой, внимательно оглядываясь по сторонам. Вдруг его серые проницательные глаза остановились на Аносове.

- Очень счастлив видеть вас, - крепко пожимая руку, сказал он Павлу Петровичу. - Я слыхал, что вы стремитесь отгадать одну тайну!

Смущенно улыбаясь, Аносов скромно ответил:

- Пытаюсь; проделал многие опыты, но пока достиг только малого...

Заметив бородатого Швецова, Гумбольдт кивнул в его сторону:

- Ваш помощник?

- Это лучший литейщик здесь. Редкий мастер!

Гумбольдт с изумлением рассматривал старика, потом спросил Павла Петровича:

- Можно видеть ваше искусство?

Аносов кивнул головой, выражая согласие. Не успел он оглянуться, как Гумбольдт решительным движением скинул шляпу, снял фрак и ловко засучил рукава белоснежной рубашки.

- Я очень хочу видеть, что происходит в плавильной печке и в тигле, деловито сказал он.

- Сейчас мы проводим тридцать пятый опыт, - четко доложил Павел Петрович ученому. - Заложено сорок пять фунтов рафинированной стали и пять флюса. Время плавки - четыре часа. Скоро будет готово!

Гумбольдт, как опытный мастер, осмотрел плавильные печи, тигли, заглянул в фурму. Он обо всем подробно расспрашивал и одобрительно кивал головой.

- Я счастлив, что встречаю здесь ученого-металлурга, - искренним тоном сказал он и, завидев журнал опытов, потянулся к нему: - Что это?

Аносов объяснил.

- Это очень ценно и честно! Вы по-настоящему желаете помочь науке! сказал Гумбольдт.

Старый литейщик одобрительно поглядел на ученого. Его поразила в нем простота и ловкость, с какой он заглядывал в тигли.

- Вот это стоящий человек, хотя и немец! - похвалил Швецов гостя, когда все ушли из цеха.

- Милый ты мой, - душевно сказал Аносов, - и немцы, так же как и русские, бывают разные! Одни думают о благе человечества, другие - только о своей шкуре!..

Вечером у Ахте состоялся бал. Аносовы пришли с небольшим опозданием. Большие окна управительского дома были ярко освещены, и в них мелькали танцующие пары. У подъезда стояли экипажи, толпились ямщики и любопытные. Шумя шелком, опираясь на руку мужа, Татьяна Васильевна неторопливо поднималась по лестнице.

- Ах, Павлушенька, мне не по себе, - с отчаянием вздохнула она: этот Ахте везде и всюду старается оттеснить тебя!

- Но ведь он начальник, не забывай этого, милая.

Они вступили в ярко освещенный зал. В канделябрах пылали сотни восковых свечей. Вдоль стен сидели разодетые дамы и их нарумяненные дочки. Во всем чувствовалась натянутость. Даже танцующие пары казались деревянными манекенами, - так бесстрастны, угловаты были их движения. В первой паре шел Гумбольдт с белокурой дочерью хозяина. Завидя Аносова, он приветливо улыбнулся.

Павел Петрович невольно залюбовался статностью шестидесятилетнего ученого. Движения его в танце отличались легкостью, изяществом. На нем был фрак голубого сукна с золотыми резными пуговицами, на груди сверкала звезда. Панталоны, забранные в короткие лакированные ботфорты, плотно обтягивали крепкие мускулистые ноги. Приятная улыбка озаряла свежее, спокойное лицо ученого.

За ним в кадрили вели своих дам горные инженеры в синих мундирах, расшитых золотом. Черные бархатные воротники были высоки и слишком жестки, и оттого фигуры кавалеров казались чопорными, - они чем-то напоминали журавлей в танце.

Но вот отгремели последние звуки оркестра, и пары распались. Ученый неторопливо подошел к Аносовым. Он учтиво поцеловал руку Татьяны Васильевны и пригласил ее на следующую кадриль. Глаза молодой женщины засияли.

- Мой дорогой, - взяв под руку Павла Петровича, просто сказал Гумбольдт. - Вы совершили чудо. Да, да, чудо! Господин Ахте подарил мне ваш клинок. Это настоящий булат! Я буду писать об этом Егору Францевичу Канкрину...

По телу Аносова пробежало тепло, он хотел рассказать собеседнику об опыте, но в эту минуту раздались звуки оркестра, и Гумбольдт, бережно взяв за руку Татьяну Васильевну, увлек ее на середину зала. Павел Петрович заметил, какой неподдельной радостью засияло лицо жены, как легко и плавно она заскользила по паркету.

Подошел Ахте и крепко пожал Аносову руку: