Большая судьба

К Аносову поспешил куренной мастер - статный, хитроглазый мужик в добротном полушубке. Смахнув с головы ушанку, он низко поклонился начальнику округа:

- С приездом, ваше высокоблагородие. Никак не ждали, не гадали! - Он юлил, сыпал льстивые слова, без шапки побежал вперед по тропинке. Пожалте, пожалте...

На лесосеке дымились темные кучи: жгли уголь. Долготье* было уложено правильно, точно по наклону. Павел Петрович остался доволен работой. Рядом укладывали новые курени. Трудились оборванные, отощавшие мужики, изнуренные женщины и малолетки. Все были черны от сажи и угля, пропахли дымом, потом. Тут же рядом - землянки, словно звериные норы. Аносов не решился заглянуть в эти логова. Заметив беременную женщину, которая тащила валежину, он крикнул:

- Бросай да поди сюда, хозяюшка!

_______________

* Д о л г о т ь е - поленья длиной около двух метров.

Женщина в первый момент остолбенела, но, привычная к покорству, сбросила с плеча березовую валежину и послушно подошла к Павлу Петровичу.

Аносов строго посмотрел на нее:

- Не знаешь, что ли, что нельзя тебе тяжелое поднимать?

Работница, низко опустив голову, молчала.

- Что молчишь? - мягче спросил Аносов.

Кержачка покосилась на куренного мастера. Тот заискивающе осклабился.

- Дикий народ, лесовики, ваше высокоблагородие, - пояснил он. - И говорить с благородными людьми разучились. - Сверкнув зло глазами, куренной прикрикнул на женщину: - Ну, что молчишь, скажи барину, что случайно, по своей нужде, валежину взяла!

- Врешь! - заплакала женщина. - Последние дни дохаживаю, а он гонит на самую тяжкую работу! Всё нутро жгёт, милые мои...

Выпятив огромный живот, кержачка пожаловалась:

- Ирод, замучил нас... Хотя бы смертушка меня прибрала... Ох!..

- Ты смотри, баба! - зловеще сказал куренной.

Аносов строго взглянул на мастера:

- Надень шапку и скажи, почему ты заставляешь женщину в таком положении работать?

- Закон-с! - прижав руку к груди, вымолвил приказчик. - Сам бы рад не возжаться с супоросными, но, помилуйте, закон-с! Так испокон веку заведено...

Павел Петрович покраснел, сжал кулаки:

- Как ты смеешь так говорить о будущей матери?

Из-за оснеженной ели вышел согбенный жигаль, хмуро взглянул на куренного и зло обронил:

- Он нас и за людей не считает!

Мастер снова снял шапку, молчал. Глаза его испуганно забегали.

- Простите, ваше высокоблагородие, мы - люди темные. Какие порядки были до нас, такие и теперь.

- Освободи женщину, пусть идет домой, а с тобой будет особый разговор.

В сопровождении куренного и толпы жигалей Аносов обошел курени. Заглянул в котлы, которые висели перед землянками. В них кипела вода.

- И это всё? - удивленно спросил Аносов.

- Нет, батюшка, не всё, - охотно отозвался согбенный углежог. Толокном заправляем, а насчет хлебушка, прости. С Покрова не видим. А без хлеба, известно, еле ногами шевелишь...

- Плохо живете, плохо, - глухо проговорил Павел Петрович.

По лесу раздался гулкий треск, Аносов оглянулся.

- То лесина от мороза раскололась, - пояснил жигаль.

Голос у него был приятный, глаза добрые и борода густая, серебристая.

- Как тебя звать, дед? - спросил начальник округа.

- Иваном кличут. С детства в лесу тружусь. Тут хорошо, кабы... - он замолчал и позвал Аносова: - Вы у огонька обогрейтесь...

Рядом пылало огнище. В огромной яме, вырытой для костра, трещали охваченные жаром коряги. Сыпались искры, и тепло манило к себе. Аносов сбросил доху, уселся на пне. Куренной мастер, делая вид, что сильно занят, ушел к дымящимся кучам:

- Погляжу, чтобы шкоды не вышло...

Он ушел, а за ельником прозвенели колокольцы: кучер устраивал коней на отдых в шалаш. Сумерничало. Постепенно к огнищу сходились измытаренные углежоги. Устроились у огня. В чащобе заухал филин:

- Фу-бу... Фу-бу...

Дед Иван засмеялся:

- Это соседушко меня зовет. Мы с ним дружно живем. Каждую ночь перекликаемся. Послушай! - Старик надул щеки, поднатужился, из груди его вырвался протяжный, странный звук. В ответ ему филин опять прокричал свое: "Фу-бу... Фу-бу..."

- Видишь, что робится? Так и перекликаемся с тоски. В ребячестве бабушка меня пугала: "Филин да ворон - зловещие птицы. Коли кричат - к несчастью!.." Пустое, и ему в таких трущобах, небось, тоска по живому голосу, - улыбнулся старик.

- Ух, и дебри тут! Словно и жизни здесь нет! - обронил Павел Петрович.

- В старые годы леса здесь были непроходимые... И-и, что было! Сам батюшка Емельян Иванович проходил этими местами...

- Ты что, видел его? - оживился Аносов.

- Как вас вижу, - спокойно ответил жигаль. - В плечах крепок, а умом еще крепче был!..

Аносов помолчал. Затем тихо попросил углежога:

- Расскажи, дед, что-нибудь про него.