Большая судьба

Теперь заглохла, развалилась выстроенная на Иртыше выше впадения Оми старая крепость. Деревянные стены постепенно пришли в ветхость, бастионы и рвы поросли полынью и терновником. В 1768 году на правом возвышенном берегу Оми отстроили новую, усовершенствованную крепость, но ей так и не пришлось участвовать ни в одном военном деле: казахи замирились и предпочли прибывать в Омск для мирного и выгодного менового торга. В этой крепости и были возведены важнейшие казенные здания. Совсем недавно, в 1838 году, на памяти Аносова Омск стал центром гражданского и военного управления Западной Сибири. Здесь и пребывал генерал-губернатор края Капцевич — коренастый, энергичный служака. При воспоминании о нем Павел Петрович поморщился. «Аракчеевец! — с негодованием подумал он. — Узкое мышление и прорва злости! Готов всю Россию и Сибирь превратить в сплошное военное поселение».

Он должен был представиться генерал-губернатору, и оттого на душе стало тяжело…

Вечером, когда повеяло прохладой, Павел Петрович отправился в слободку, где жили омские кузнецы. Его невольно влекло к черным низеньким срубам, крытым дерном. Отсюда от темна до темна разносился звон железа…

Аносов запросто зашел к мастерам, долго с ними беседовал и задумчиво глядел на синее пламя в горне.

Кузнец размахивал молотом, легко и точно вскидывал его, и он, описав полукруг, ударял без промаха по раскаленной поковке.

— Любо, барин! Ой, люба работёнка! — крикнул Аносову мастер.

Этот чародей творил чудеса с железом. На могучих руках бородача выступили жилы, его твердокаменные мускулы, как шары, перекатывались под рубахой. Под веселый перезвон железа мастер ковал всё, но милее всего его сердцу была ковка коней. Ретивый конь замирал, чувствуя сильную руку кузнеца.

— Держись, сивка-бурка, вещая каурка! Так подкую, алмазы из-под копыт посыпятся! — добродушно ворчал ковач.

Со всей тщательностью и осторожностью он подгонял новенькую подкову к копыту, легко и ладно постукивал молотком по ухналям, прикрепляя подкову, и удальски пел:

Вдоль по улице широкой
Молодой кузнец идет.
Ох, идет кузнец, идет,
Песни с посвистом поет…

Радость любимого труда слышалась в его песне. Лицо кузнеца сияло, большие глаза брызгали смехом. Он пел вдохновенно и не менее вдохновенно работал.

— Откуда ты знаешь эту песню? — с удивлением спросил Аносов, вспомнив, что он давно слышал ее на другом конце России.

— Эх, милый барин, ее поет вся наша земля! — весело отозвался мастер. — А нашему брату ковачу милее всего эта песня. И не скажу, сударь, откуда взялась она, — народ, знать, родил такую душевную песню. Кто же мог другой?

Павел Петрович молча повернулся и с легкой грустью пошел по затихшей улице. Со степи надвигались синие сумерки. Из-за Иртыша повеяло освежающей прохладой. Городок постепенно погружался в ночь. Кругом тишина. Только в редких оконцах зажглись огоньки. Аносов шел по широким городским улицам. Толстый слой пыли глушил его шаги. Казалось, кругом всё вымерло; деревянные домишки сладко дремали во тьме, — лишь на обширной площади белели каменные казенные здания. Безмолвно, глухо и грустно… Чиновничий городок быстро засыпал. Лишь в одной избушке перед распахнутым окном стоял невидимый человек и жалобно играл на скрипке. И столько боли, невысказанной тоски слышалось в грустных звуках, что Аносов ускорил шаги, чтобы уйти от чужого горя.

Вернувшись домой, он разделся и улегся на диван. Однако сон долго не приходил. Перед мысленным взором Павла Петровича вставал пыльный, глухой город, населенный отставными чиновниками и офицерами. Жизнь здесь была так дешева, что сюда стекались все вышедшие в отставку из многих городов Сибири, даже из Иркутска и Оренбурга. Старые, дряхлые стряпчие, коллежские регистраторы, поручики, капитаны, уйдя в отставку, съезжались сюда доживать на пенсии свой век. Обилие чиновников, служилых и отставных, превращало Омск в город Акакиев Акакиевичей. На весь город было несколько небольших кустарных «заводиков», в которых три-пять рабочих выделывали свечи для омских канцелярий и кожи. Только кузнецы звоном наковален еще высекали искру жизни в этом мертвом царстве.

— Кузнецы! — вслух произнес Павел Петрович, и внезапно перед ним возник образ Луши. Он с тоской подумал: «Как давно это было! Незаметно отшумела юность, предательски блестит седина на висках… Сказывали, что она с мужем подалась в Сибирь, в Омск… Нужно будет отыскать ее».

Он повернулся на правый бок, улыбнулся своему далекому прошлому, отлетевшей юности и уснул…

Утром Аносов облачился в мундир и при шпаге отправился на прием к генерал-губернатору.

Сухой, с колючими глазами, старик Капцевич отменно вежливо принял Аносова. С хрипотцой в голосе спросил Павла Петровича:

— Торопитесь к заводам? Пора, сударь. Распустился народ. Запомните, голубь: для успеха надо почаще пороть, как их… бергалов!

— Ваше превосходительство, жизнь их и без того очень тяжела. Может быть, поэтому и совершают побеги в тайгу.

Генерал-губернатор нахмурился и резко сказал: