Большая судьба

В цех двигалась шумная толпа, впереди которой шел человек с розовыми щеками. На нем был темно-коричневый, хорошо сшитый фрак с белым галстуком и круглая шляпа. Ученый шел медленно, размеренной походкой, внимательно оглядываясь по сторонам. Вдруг его серые проницательные глаза остановились на Аносове.

— Очень счастлив видеть вас, — крепко пожимая руку, сказал он Павлу Петровичу. — Я слыхал, что вы стремитесь отгадать одну тайну!

Смущенно улыбаясь, Аносов скромно ответил:

— Пытаюсь; проделал многие опыты, но пока достиг только малого…

Заметив бородатого Швецова, Гумбольдт кивнул в его сторону:

— Ваш помощник?

— Это лучший литейщик здесь. Редкий мастер!

Гумбольдт с изумлением рассматривал старика, потом спросил Павла Петровича:

— Можно видеть ваше искусство?

Аносов кивнул головой, выражая согласие. Не успел он оглянуться, как Гумбольдт решительным движением скинул шляпу, снял фрак и ловко засучил рукава белоснежной рубашки.

— Я очень хочу видеть, что происходит в плавильной печке и в тигле, деловито сказал он.

— Сейчас мы проводим тридцать пятый опыт, — четко доложил Павел Петрович ученому. — Заложено сорок пять фунтов рафинированной стали и пять флюса. Время плавки — четыре часа. Скоро будет готово!

Гумбольдт, как опытный мастер, осмотрел плавильные печи, тигли, заглянул в фурму. Он обо всем подробно расспрашивал и одобрительно кивал головой.

— Я счастлив, что встречаю здесь ученого-металлурга, — искренним тоном сказал он и, завидев журнал опытов, потянулся к нему: — Что это?

Аносов объяснил.

— Это очень ценно и честно! Вы по-настоящему желаете помочь науке! сказал Гумбольдт.

Старый литейщик одобрительно поглядел на ученого. Его поразила в нем простота и ловкость, с какой он заглядывал в тигли.

— Вот это стоящий человек, хотя и немец! — похвалил Швецов гостя, когда все ушли из цеха.

— Милый ты мой, — душевно сказал Аносов, — и немцы, так же как и русские, бывают разные! Одни думают о благе человечества, другие — только о своей шкуре!..

Вечером у Ахте состоялся бал. Аносовы пришли с небольшим опозданием. Большие окна управительского дома были ярко освещены, и в них мелькали танцующие пары. У подъезда стояли экипажи, толпились ямщики и любопытные. Шумя шелком, опираясь на руку мужа, Татьяна Васильевна неторопливо поднималась по лестнице.

— Ах, Павлушенька, мне не по себе, — с отчаянием вздохнула она: этот Ахте везде и всюду старается оттеснить тебя!

— Но ведь он начальник, не забывай этого, милая.

Они вступили в ярко освещенный зал. В канделябрах пылали сотни восковых свечей. Вдоль стен сидели разодетые дамы и их нарумяненные дочки. Во всем чувствовалась натянутость. Даже танцующие пары казались деревянными манекенами, — так бесстрастны, угловаты были их движения. В первой паре шел Гумбольдт с белокурой дочерью хозяина. Завидя Аносова, он приветливо улыбнулся.

Павел Петрович невольно залюбовался статностью шестидесятилетнего ученого. Движения его в танце отличались легкостью, изяществом. На нем был фрак голубого сукна с золотыми резными пуговицами, на груди сверкала звезда. Панталоны, забранные в короткие лакированные ботфорты, плотно обтягивали крепкие мускулистые ноги. Приятная улыбка озаряла свежее, спокойное лицо ученого.

За ним в кадрили вели своих дам горные инженеры в синих мундирах, расшитых золотом. Черные бархатные воротники были высоки и слишком жестки, и оттого фигуры кавалеров казались чопорными, — они чем-то напоминали журавлей в танце.

Но вот отгремели последние звуки оркестра, и пары распались. Ученый неторопливо подошел к Аносовым. Он учтиво поцеловал руку Татьяны Васильевны и пригласил ее на следующую кадриль. Глаза молодой женщины засияли.

— Мой дорогой, — взяв под руку Павла Петровича, просто сказал Гумбольдт. — Вы совершили чудо. Да, да, чудо! Господин Ахте подарил мне ваш клинок. Это настоящий булат! Я буду писать об этом Егору Францевичу Канкрину…

По телу Аносова пробежало тепло, он хотел рассказать собеседнику об опыте, но в эту минуту раздались звуки оркестра, и Гумбольдт, бережно взяв за руку Татьяну Васильевну, увлек ее на середину зала. Павел Петрович заметил, какой неподдельной радостью засияло лицо жены, как легко и плавно она заскользила по паркету.

Подошел Ахте и крепко пожал Аносову руку:

— Успех, большой успех у вас, сударь! Ваши опыты одобрил сам Гумбольдт!

— Я очень благодарен вам, Адольф Андреевич, искренне благодарен! взволнованно сказал Аносов. — Мне приятно, что я полезен заводу…

Неожиданно к Ахте подбежала дочь и увлекла его в сторону. Павел Петрович почувствовал себя неловко и решил пройтись в танце. Глазами он обежал зал и вдруг по-мальчишески покраснел. Прямо перед ним сидела Эльза Каймер и пристально смотрела на него.

«Боже мой, как она изменилась: потолстела, стала рыхлой! — с жалостью подумал инженер. — Потускнели и голубые глаза!»

Не пригласить ее на кадриль было неудобно; он подошел к ней и учтиво поклонился. Она обрадовалась, крепко сжала его руку и зашептала:

— Данке, данке, Павлуша…

Несмотря на тучность, Эльза танцевала легко. Аносову вспомнилось былое.