Большая телега

– Отвага-то нам зачем? – Удивился я. – Вроде бы впереди обычная пешеходная тропа, а не маршрут для продвинутых альпинистов. Или нет? Вы же, как я понимаю, уже шли этой дорогой, когда спускались?

– Шла, – кивнула она. – Что касается тропы, действительно никаких сложностей, даже дыхание не собьете. Но отвага такая штука – никогда заранее не знаешь, где пригодится. Поэтому пусть будет.

– Ладно, – согласился я. – Пусть. Спасибо за перевод.

…Подъем, вопреки моим опасениям, не был крутым, путь к вершине оказался долгим, но легким даже для умученного микробами и таблетками меня. Шли мы молча, не то чтобы вместе, но с одинаковой скоростью, почти не замечая друг друга, контуженные красотой мира, которая с каждым новым витком уводящей нас к вершине тропы становилась все более ослепительной. Камеру я так и не достал, пообещав себе: на обратной дороге обязательно. Совершенно на меня не похоже. Но такой уж выдался день.

Тем большей неожиданностью стало для меня грубое столкновение с реальностью, вернее, с небольшим, но чрезвычайно твердым ее фрагментом. Проще говоря, я, зазевавшись, со всей дури заехал ногой в здоровенный камень, лежавший на обочине тропы, и от неожиданности выругался – забористо и громко. Я уже не раз замечал, что брань действует как мгновенная анестезия. Боль не то чтобы проходит совсем, но становится вполне терпимой.

Рыжая обернулась, увидела камень и сложившегося пополам меня, мгновенно оценила ситуацию и бросилась на помощь. Но вместо того, чтобы всем своим видом выражать сострадание, как обычно делают все свидетели прискорбных происшествий, она смеялась, прикрывая рот рукой. Однако, в голосе звучала тревога.

– Очень больно? Идти сможете?

– Очень больно, но уже проходит. Ерунда, просто ушиб.

И только тут до меня дошло, что мы оба говорим по-русски.

– Я потому и смеюсь, – кивнула рыжая. – Старалась, английский вспоминала, язык калечила. А вы, оказывается, русский.

– А вы, получается, тоже?

Она помотала головой.

– У меня только бабка русская, остальные предки сербы, время от времени неблагоразумно женившиеся на ком попало, включая цыганок и хорваток. Но русский – мой второй родной язык. Строго говоря, даже первый, бабка со мной целыми днями сидела. Очень пригодилось, иные с серебряной ложкой во рту рождаются, а я – с куском хлеба. Несколько лет русский язык преподавала – до войны, конечно…

– То есть, вы сюда из Сербии приехали?

– Из Хорватии, – усмехнулась она. – У нас там, сами знаете, все порвалось и перепуталось. Рвали долго, с кровью, с мясом – ай, ладно, толку-то рассказывать. Жива, руки-ноги на месте, дети при мне, крыша над головой есть, и хорошо. По сравнению с другими, меня, можно сказать, не задело.

Я открыл было рот, чтобы надлежащим образом выразить сочувствие, но вовремя его захлопнул. Что тут скажешь. Есть люди, которых коснулась война, и есть люди, которые знают о войне только понаслышке. И вторым не следует лезть к первым с разговорами на эту тему, особенно к малознакомым, особенно из вежливости. Поэтому я просто кивнул – дескать, принял к сведению. И все.

Рыжая, похоже, оценила мою сдержанность. Улыбнулась одними глазами и спросила:

– Как ваша нога?

Я сделал пару осторожных шагов, прислушался к ощущениям и понял, что ноге уже надоело прикидываться самой несчастной конечностью в мире. Еще немного, и она навсегда забудет о досадном происшествии.

– Почти прекрасно. Можно идти дальше.

И мы пошли.

Внезапно обретенный общий, родной для обоих язык сблизил нас больше, чем долгие месяцы знакомства. Теперь мы шли по тропе рядом и болтали, как старые приятели. При этом представиться друг другу так и не сообразили. По крайней мере, я, оглушенный температурой и красотой мира, просто не вспомнил, что у людей бывают имена. Зато сам не заметил, как рассказал о себе все, что, как мне казалось, имело значение – получилось, в основном, про работу. Незаметно перешел к более актуальным событиям, поведал, как мы с гриппом поехали нынче утром из Ниццы в Анно снимать панорамы, открывающиеся из окон только что построенного отеля, и я впервые в жизни перепутал станцию, вышел в Антрево, страшно огорчился, а потом понял, как мне повезло.

Под конец сбивчиво объяснил, почему до сих пор не решился расчехлить камеру – вдруг городок рассердится и исчезнет? Надо же, близкому другу не признался бы, какой чепухой голова забита, а ей – пожалуйста. С другой стороны, кто там у меня сейчас в близких друзьях числится? Молчим? Думаем? Нет ответа? То-то и оно.

– Город не рассердится. И,тем более, никуда не исчезнет, – выслушав меня, серьезно сказала рыжая. – Вы же его полюбили. А здесь высоко ценят любовь и приветствуют все инициированные ею действия.

– Где – «здесь»? Во Франции?

– Насчет всей Франции не знаю. Здесь, в Антрево. А вот и подтверждение. Смотрите.