Большая телега

Поначалу я был совершенно уверен, что разноцветные медведи — порождение моего помутившегося разума, сон или галлюцинация, да как ни назови, все равно. И рассматривал их с доброжелательным любопытством — а как еще относиться к собственным видениям? Но тут в кармане звучно брякнул телефон — обычное техническое сообщение о включении роуминга, по идее, оно должно было прийти еще на границе, но запоздало на несколько часов. Звонок был достаточно громкий, так что я проснулся окончательно и бесповоротно, но медведи никуда не исчезли, только краски стали еще ярче в лучах стремительно поднимающегося над площадью утреннего солнца.

— Ну ни фига себе украшение, — растерянно сказал я вслух. Присел на каменный парапет, достал сигарету и принялся разглядывать медведей. Золотой медведь с черными иероглифами, медведь в летных очках и шлеме, закутанный в британский флаг, медведь, пестрый как лоскутное одеяло, медведь с львиной головой, сине-зеленый медведь с белым домиком и черным котом на пузе, медведь, имитирующий знаменитую мозаику Гауди, голубой медведь, обвитый бесформенным, но зубастым чудовищем, и еще, и еще, и еще — в глазах рябит. А в ногах у каждого табличка с надписью: название страны, имя художника. Я окончательно убедился, что никакая это не галлюцинация, а очередной международный гуманитарный проект. Такое объяснение совершенно меня устраивало. Я люблю, когда внешний мир ведет себя так же непредсказуемо, как внутренний. А он, зараза такая, нечасто меня радует.

Я сфотографировал пару медведей телефоном, послал картинку домой. И ведь понимал, что никто мне сейчас не ответит, еще слишком рано, а все равно огорчился. Такая идиотская реакция обычно означает, что с одиночеством пора завязывать, передозировка. Но как, интересно, с ним завязывать — в половине седьмого утра, в городе Варшаве, за полтора часа до открытия первого кафе, не говоря уже обо всем остальном. Даже мой друг и брат кофейный автомат остался далеко-далеко, на вокзале, вокруг одни крашеные медведи — и что теперь? И как?

— Эй, — сказал я, — медведи, пошли, что ли, со мной. Погуляем.

Медведь с портретом Эйнштейна на боку первым тронулся с места; ему, твердо стоявшему на всех четырех лапах, надо думать, это было сподручней. За ним двинулся ярко-зеленый молдавский, потом израильский, с пятью сердцами, белоснежный японский медведь нерешительно топтался на месте, раздираемый противоречивыми чувствами — долга и солидарности, но наконец сделал шаг вперед, а там и все это пестрое стадо, бодро порыкивая, потрусило ко мне.

И тогда я сразу понял, почему всем людям, и мне в том числе, время от времени страстно хочется остаться в полном одиночестве. Одиночество — это не только возвышенная потребность мятущейся души, но и более-менее надежная гарантия, что в ближайшее время тебя никто не съест. И в этом смысле мне его сейчас не хватало особенно остро. Как никогда прежде, черт побери.

Оставалась, конечно, надежда, что это все-таки галлюцинация, но я не стал проверять эту версию на практике. Подскочил, как ужаленный, бегом рванул в ближайший переулок, смутно рассчитывая, что медведи не могут выходить за пределы Замковой площади. Удивительно все-таки, как быстро перестраивается в экстремальных ситуациях логический аппарат.

Однако черта с два — когда, выскочив на пустую Рыночную площадь, окруженную по периметру составленными в пирамиды столами и стульями уличных кафе, я позволил себе обернуться, обнаружилось, что мои новые друзья совсем рядом. Шествие теперь возглавлял серебряный медведь, на его животе красовалось небрежно нарисованное сердце и надпись: «Respect for all life». Я очень надеялся, что моя жизнь тоже является объектом его уважительного отношения, но на всякий случай увеличил скорость.

Смутно помню, как бежал через проходной двор, несся вниз по ступенькам лестницы, потом — мимо мастерской скульптора, во дворе которой скалились уродливые каменные головы, и как же я был рад, что хоть они окружены надежной металлической оградой. Я как-то выскочил на набережную, всерьез раздумывая, не прыгнуть ли в воду, но вместо этого снова побежал по ступенькам, теперь уже вверх.

Остановился я только на мосту через Вислу, совершенно обессиленный. К этому моменту я не то что бежать, а даже стоять на ногах едва мог. Но собрал волю в кулак, сделал еще несколько шагов, и тут услышал за спиной громкое, дребезжащее позвякивание, ни на что не похожий и оттого пугающий звук. Шарахнулся в сторону, схватился за перила, обернулся. Мимо, матерясь, пронесся белобородый старик на велосипеде, а больше на мосту никого не было. Вообще никого, в том числе никаких крашеных медведей. Никаких медведей, черт бы их побрал.