Большая телега

Я поглядел в указанном направлении и сперва смущенно отвернулся — далеко впереди, слева от дороги, на скале лежали, обнявшись, совершенно голые люди, такие загорелые, что их тела практически сливались с темным камнем. Миг спустя я поглядел на них снова: голые — это ладно бы, но что-то еще с ними не так. Ну да, точно! Как эти двое умудрились устроиться на почти вертикальной поверхности? И только когда мы подошли ближе, я наконец понял, что это не живые люди, а скульптура.

— Я, когда спускалась, сперва тоже подумала, они настоящие, — подмигнула рыжая. — И тоже деликатно смотрела в другую сторону. Отличная работа, да? Кстати, тут гулял один старичок, местный житель, мы немножко поболтали, и он сказал мне, что автор скульптуры неизвестен. Вообще никто не знает, откуда взялась эта парочка, даже смотритель музея. В один прекрасный день они появились, и все.

— Наверное, приехали из какого-нибудь Берлина или Копенгагена, — улыбнулся я. — И было им так хорошо, что ребята неосмотрительно пожелали остаться тут навеки. Иногда заветные желания исполняются сразу, а не через пятьдесят лет. Причем самые дурацкие из них.

— Не только самые дурацкие, — убежденно возразила рыжая. — Всякие. Как повезет.

— Пожалуй, все-таки рискну, — нерешительно сказал я и полез за камерой. — Не могу пройти мимо такого. Меня терзает предчувствие, что когда я буду возвращаться, выяснится, что эти двое уже встали, надели свои каменные шорты и побежали на электричку.

Рыжая улыбнулась краешком рта и неторопливо пошла по тропе. Я думал, она решила воспользоваться случаем и как бы ненароком сбежать от излишне болтливого спутника, но она вскоре остановилась, оглянулась, убедилась, что не попадает в кадр, села на придорожный камень, достала из кармана юбки сигарету и закурила, всем своим видом демонстрируя: «Я не жду, а просто перекуриваю, так что не спеши».

Я и не спешил, но к тому времени, как камера снова заняла свое место в чехле, сигарета рыжей была выкурена только наполовину, поэтому я устроился рядом и достал свои. Вкус у них во время простуды, конечно, омерзительный. А все равно.

— Знаешь, еще недавно я бы от зависти умерла, тебя послушав, — внезапно сказала моя новая знакомая.

Она, похоже, сама не заметила, что перешла на «ты», как будто совместный перекур сделал нас практически родственниками.

— Какая все-таки бывает удивительная жизнь у некоторых людей! Подумать только, ты едешь из Ниццы в Анно, не для удовольствия, не за свой счет, а — работать. То есть фотографировать. Причем тебе за это еще и деньги платят, с ума сойти. С детства мечтала так жить, но даже тогда подозревала, что не получится. Кстати, именно поэтому, наверное, и не получилось… Пока в университете преподавала, зарабатывала прилично, хотя бы пару раз в год удавалось куда-нибудь выбраться. А потом и это закончилось — университет, деньги, поездки, вообще все. Пришлось перебраться из Загреба в Нашице. Это, сказать по правде, такая дырища, злейшему врагу мимо проехать не пожелаешь. Но там у меня дом на окраине, от дедова брата остался. Хороший дом, два этажа, сад, огород. Мальчишкам моим раздолье. А я мою полы в нашем краеведческом музее — в свободное от экскурсий время. Теоретически, я эти экскурсии на пяти языках могу проводить, но они и на хорватском-то никому не нужны, хорошо, если раз в неделю группа объявится. Но полторы ставки — гораздо больше, чем ничего. И если прибавить к ним огород, на жизнь вполне хватает. Но на путешествия — все равно нет. Даже к родителям в Загреб съездить — целое дело, за полгода копить начинаю.

Я не знал, что на это можно сказать. Но почувствовал, что краснею. Не потому, что я живу хорошо, а эта рыжая женщина — не очень. В чем, в чем, а в ее бедах я уж точно не виноват. Просто вспомнил, как злился сегодня утром на трескучий будильник, как воротил нос от гостиничного кофе, с каким отвращением мазал клубничный джем на подсохший круассан. Как жалел себя, бедного-несчастного, самого больного человека в мире, который вынужден вставать спозаранку и ехать черт знает куда, а там работать, а завтра, скорее всего, начинать все сначала, будь проклята эта каторга! И это вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, которая, чего уж там, действительно прекрасна и удивительна, повезло дураку.

Вот об этом больше не забывай, пожалуйста, сказал я себе. А то кофе гостиничный нам, понимаете ли, поперек горла. Два часа в электричке нам, извольте видеть, утомительно. Во зажрался.

Рыжая истолковала мое смущение по-своему.

— Это я раньше от зависти умерла бы, — сказала она, нажимая на слово «раньше». — А теперь у меня самой такая жизнь началась — ни с кем не поменяюсь. Ни за что.

— Это хорошо, — улыбнулся я. — Тебе это идет.

— В каком смысле?