Большая восьмерка: цена вхождения

Возьмем самую острую проблему второй половины 90-х годов — расширение НАТО на восток Любой западный юрист, будь он на месте русских, вспомнил бы о Парижской хартии 1990 г., о твердом обещании североатлантического союза «не воспользоваться ситуацией ослабления Востока» (копенгагенская сессия Совета НАТО 1991 г.). Современные российские руководители даже не подумали вспоминать о таких тривиальностях. Но они хорошо помнят, что в ответ на самый щедрый жест Горбачева, давшего в ноябре 1990 г. обещание уничтожить десятки тысяч российских танков, Запад спустя всего четыре года решил разместить свои танки на польской границе.

Руководство России более всего беспокоило, посетит ли президент США Красную площадь и Поклонную гору, возможность приехать на очередную встречу глав «большой семерки». С огромной гордостью показывались обновленные залы Кремля в апреле 1996 г. лидерам из «большой семерки», приехавшим в Москву на Конференцию по ядерным проблемам, протокол о которых российский президент подписал истинно по-русски, не глядя. Да еще и пообещал заручиться китайской подписью, благо он отправляется в Пекин. Огромные волнения по поводу того, как превратить «семерку» в «восьмерку». Где головная работа, где анализ? Где понимание национальных интересов, за которые надо сражаться очень вежливо и очень твердо, без эскапад проникновения в западную душу и без неистребимого символизма?

Важно определить грань между угаром символизма и хмурой реальностью следующею за праздником дружбы дня. Мы — заложники своего прошлого, своей истории, своей памяти, своей литературы, своей цивилизации. Мы никогда (в обозримое время) не будем западными людьми. И, осознав это, постараемся не забыть лучшее в нас — искренность, простоту, широту взгляда, откровенность, желание подняться над прозой жизни — все, что часто уводит нас от плоской рациональности. Но ничто, кроме упорной головной работы, не позволит нам войти в технологический мир, конструируемый ныне Западом.

Глава 20 АМЕРИКАНСКИЙ ВЗГЛЯД НА ТО, ЧЕМ БЫЛ СССР

Стало почти привычным высказывать российские обиды в отношении Соединенных Штатов: отсутствие «плана Маршалла», постоянное движение Североатлантического Союза на восток, своевольный выход Вашингтона из Договора 1972 г. по ПРО и т. п. Гораздо меньше внимания в России уделяют характеру глубокого разочарования выходом бывшего Советского Союза из коммунизма, политическим и экономическим маразмом, заместившим прежнюю социальную и политическую систему на огромных постсоветских просторах. А ведь только ощутив глубину американского разочарования можно понять более жесткий, чем ожидалось беззаветными западниками, курс Вашингтона.

Антиисторичная по своей сути, американская политическая элита в общем и целом не склонна к историческому анализу. В этом смысле десятилетие крушения Советского Союза обычным для американцев образом не вызвало никакого желания оценить значимость этого крупнейшего события конца 20 века. Но американцев всегда остро интересует сегодняшняя реальность. И в этом плане американские специалисты по различным регионам бывшего Советского Союза приложили немалые усилия, они постарались объективно оценить прошедшее десятилетие.

Спустя пятнадцать лет многое становится яснее. Преобладающим в анализе американских постсоветологов является ныне то положение, что сила национализма, которой придавалось колоссальное значение, была в момент развала страны самой малозначащей величиной. Резонно задается вопрос, если глубоко сидящий в сознании своих носителей национализм был той силой, которая сокрушила могущественный Советский

391

Союз (как утверждали множество теоретиков), тогда чем объяснить, что после 1991 года национализм в пятнадцати новых государствах является столь слабым? Часть ответа заключается в том, что новообразованные государства тоже многонациональны; важно отметить также, что коммунистическая партия, скреплявшая единый СССР, дезинтегрировала, а республиканские компартии стали превосходным инструментом самосохранения местной элиты.

Кто пришел к власти?

По прошествии времени многие американские специалисты признают, что ни в одном из образовавшихся 15 независимых государств не было движения за полную независимость. Выпавшая абсолютно неожиданно феноменальная свобода собственного государственного устройства пала на неподготовленную почву, всем новым суверенным государственным организмам пришлось много — и не всегда удачно — импровизировать. Наибольшие трудности встретили те, кто никогда не имел своей государственности. Оснований для импровизации во всех новых странах было два: первое — националисты и второе — недоуменно озирающиеся на крах своего центра коммунисты. Первые дали идеи, вторые свою организацию.