Большая земля

Помещичьи земли разделили не без шума и криков, перепали жирные десятинки и утевцам. Только одни аржановские владения — сто черноземных десятин купца Аржанова — отошли пока к волости и считались «госфондом».

Жизнь в Утевке, однако, катилась еще по-старому. Не все хозяева — особенно из бедных — сумели справиться с новыми наделами. Не хватало семян, тягла, плугов… И вышло в конце концов так, что полоски земли одна за другой уплывали в руки тому же Дорофею Дегтеву — в аренду.

Но в Утевке уже собирались частые, шумные сходки. На одной из сходок сместили Клюя и выбрали председателем сельсовета Кузьму Бахарева.

Узнав об этом, Мариша побелела и принялась вопить. Она дрожала при одном слове «власть», ей ясно представилось, как теперь рушится их спокойная жизнь с Кузьмой. Память о чахлом Якове и тяжкой нищенской молодости была еще слишком свежа. Она выплакалась, уложила детей спать и, осунувшаяся, тревожная, встретила Кузьму.

— Что ж, аль плохо мы с тобой жили? Аль не угодила чем? — сурово спросила она, подавая ему ужин.

— Опомнись, Маша! — удивленно откликнулся Кузьма. — Мне почет от мира оказан, как теперь я женатый мужик, хозяин.

Мариша в отчаянии всплеснула руками:

— Ведь кормимся, сыты? Куда лезешь-то?

Кузьма пристально на нее взглянул и сдвинул густые брови.

— Землю поделили, а все равно Дегтев с Клюем у нас как цари сидят.

— Вот страсти! — со слезами вскрикнула Мариша. — Теперь уж и не до крыши тебе, и не до поля. Головушка моя бедная!..

Глава четвертая

Кузьма пришел к Николаю, как и обещал, на следующий день.

Николай слабо вспыхнул, когда перед ним предстал маленький и серьезный Бахарев с винтовкой, высоко торчавшей за плечом.

Когда Николка бегал еще без штанишек, Кузьма принес ему с ярмарки три приторных черных рожка и мятный пряник с розовой каймой. Николка быстро сжевал рожки, хотел расколоть косточки, но они оказались твердыми словно камень. Николка посадил их в уголке двора и каждый день усердно поливал: думал, что вырастут новые сладкие рожки. Зерна так и не проросли. Но Николка на всю жизнь запомнил неожиданную ласку бородатого мужичка.

Кузьма был все такой же, каким его помнил Николка. Но теперь в его тощей фигурке была разлита спокойная и властная уверенность. Он сел подле Николая, бережно прислонил винтовку к завалинке и полез за махоркой.

— Воюешь? — коротко спросил Николай.

Кузьма обернулся сразу всем корпусом — раньше в нем не было такой живости движений.

— Да, воюем, — коротко ответил он, всматриваясь в хмурое лицо Николая. — А ты как? Скоро к нам в дружину?

Николай опустил голову и неловко усмехнулся. Теперь он казался старым и как бы потухшим: его крутой лоб был рассечен глубокими морщинами, и реденькая рыжеватая щетина на худых щеках жалостно отсвечивала на солнце.

— Как дела правишь, дядя Кузьма? — нехотя спросил он.

Кузьма вдруг заулыбался.

— Да тут такие дела! Дегтева Дорофея знаешь? Степана Тимофеича, лавочника? И еще Клюя? Помнишь их?

Клюй, рыжий гундосый старичина, был так прозван за длинный тонкий нос, похожий на клюв хищной птицы. Всю свою жизнь продавал он свечи, ходил по церкви с блюдом, смиренно кланялся на каждой копейке и, как говорил народ, на копейки эти покрыл дом железом и справил пышное приданое своей единственной дочке.

— Клюя? — переспросил Николай. — Знаю, как же! А Степан Тимофеич неужто жив? Его ведь вода все душила.

— И не говори, — насмешливо фыркнул Кузьма. — Раздулся, гад, как бочка с гнилой капустой, того и гляди, обручи слетят.

Николай заметил в его глазах острый, холодный блеск и удивленно сказал:

— Злой ты стал, дядя Кузьма.