Большая земля

Когда всадники скрылись за холмом, он, пригнувшись, побежал к ветлам. Густая кучка их стояла на пригорке, оттуда была видна главная утевская улица, вплоть до церкви. Кузьма жадно припал к ручью, журчавшему в корнях самой толстой ветлы, потом выпрямился и встал. Он вырос в Утевке, здесь озоровал с ребятами, делал сопелки из камыша, ездил в ночное, работал на чужих полях, дрался, плакал. Он ощущал своими руками каждое деревце, знал каждую пядь земли и мог с завязанными глазами добраться до своей избы, где сейчас томятся Мариша, девочки и сын… Мог ли он подумать, что в этих кустах, в поле, в улицах его подстерегает смертельная опасность? Он не верил в эту опасность, все в нем восставало против нее… «Их только пятнадцать проехало, — думал он о казаках. — Офицеришку можно сонного связать. Неужто беднота не подымется? Ведь нас теперь — сила…» Неожиданно он вспомнил, на чьей лошади прискакала Дунька в поле: это был чалый мерин Семихватихи, кривушинской богачки. «Крику сколько будет! Нет, надо идти», — подумал он уже с облегчением.

Мягкий звук чьих-то шагов заставил его опуститься на корточки. Сквозь ветви он увидел мальчишку, медленно шагавшего по тропинке. Это был Митюшка, племянник Мариши. За плечами у Митюшки болталась котомка. «Суслик и тот по чистому полю бежит, не боится, а я, как вор, прятаться должен», — с горечью подумал Кузьма.

Мальчишка, поравнявшись с ветлами, вынул сопелку и заиграл. Круглое лицо его взволнованно побагровело.

— Митюшка! — негромко позвал Кузьма.

Мальчишка радостно кинулся на голос.

— Дяденька, вот тебе, дяденька, — звонко шептал он, вытаскивая из котомки краюху хлеба. — Тетенька Мариша сказывала: если хочешь, иди домой. Клюй божится, ничего не будет, только на поруки тебя взять. Все кривушинские на это согласные. А то казаки облавой грозятся. Тетенька Мариша кричит… Степан Тимофеич сказал: «У кого мужики убежали, бабы в ответе будут».

— А-а! — вскрикнул Кузьма и решительно встал.

Вечером, когда гнали стадо, Кузьма Бахарев показался на главной улице. Он тихо шел по дороге, закинув серп через плечо. Овцы кучками шарахались от него. Он молча сплевывал пыль. На улице никто к нему не подошел, его как будто не замечали, да и он не смотрел по сторонам.

В сенях бережно повесил серп на перекладину и отворил дверь. Мариша коротко вскрикнула, из рук у нее посыпались ложки. Ребята сидели вокруг стола и таращили на Кузьму глазенки.

— Тятяка… — нерешительно прошептала младшая.

Кузьма подошел к люльке. Ребенок, сосредоточенно пыхтя, тащил в рот пухлую ножку. Кузьма легонько пощекотал его розовую пятку и спросил, не оборачиваясь:

— Ужинать будем, Марья?

Он сел на обычное свое место, в переднем углу, и, отламывая хлеб, задумчиво сказал:

— Степан-то Тимофеич ведь чуток сват мне…

— Он по-хорошему беседовал со мной, — робко отозвалась Мариша.

В избу, низко пригнувшись, шагнул Дилиган.

— Хлеб-соль! — вежливо сказал он и присел на кончик лавки.

— Пошто вернулись? — ошарашенно спросил Кузьма.

— Так что некуда податься! — протяжно, сдерживая свой пронзительный голос, сказал Дилиган и высоко поднял густые брови. — До Ждамировки даже не доехали. Человек оттуда встрелся, сказывал: там тоже казаки. От Оренбурга, говорят, идут. У дружинников в Сорочинской оружие отняли, начальника убили. Так что все наши возвернулись, по домам разошлись. А кто на Ток подался, рыбачить. Леска где-то схоронился. Один Франец казачишку сшиб и в степь ускакал.

Кузьма зачерпнул полную ложку пшенной каши и в забывчивости держал ее над чашкой.

— Неужто мир не встанет против пятнадцати душ, а? За нас?

Дилиган ничего не успел ответить. В избу ворвался маленький Митюшка.

— Дядя Кузьма, тетенька Мариша! — визгливо закричал он. — На том концу солдаты! Идут, идут и на лошадях едут… О-ёй сила-а! Сзади пушки у них, вот истинный, провалиться мне!

Кузьма круто облизнул ложку, смахнул крошки с бороды и встал.

— Пусти-ка, баба.

Он пошел к двери, но вернулся и полез на полати.

— Белая армия, — глухо сказал он оттуда.

Мариша бестолково заметалась по избе.

— Господи! Господи!

Дилиган судорожно мял картуз и как-то странно покашливал. Только малыши невозмутимо чавкали за столом.

— Не нажрались вы? — злобно крикнула Мариша.

Маленький в люльке заплакал.

Дилиган положил картуз на лавку, пригладил волосы и молча полез к Кузьме на полати. Полати были низкие, сумрачные. Дилиган с трудом вытянул длинные ноги. Кузьма лежал к нему спиной, уткнув голову в подушку.

— Беги ты за-ради бога. Куда я с ребятами-то денусь в случае чего? — крикнула снизу Мариша.

Кузьма вздохнул и повернулся к Дилигану.

— Молчи, баба, — сказал он, устало закрывая глаза. — Мужики мои все в хатах, а я побегу! Да и степь кругом.

На шестке сонно верещал сверчок, в избе стоял густой, теплый запах парного молока и новой овчины.

— Ваня, братец, — сипло прошептал Кузьма, — чую: смертушка моя!

Глава шестая