Большая земля

Но Мариша зашагала по улице, и Федосья, свернув на зады, побежала к своей избе. Она распахнула настежь калитку и обе двери. В избе пахло кисло, пьяно. Федосья кинулась искать пиджак и вдруг увидела, что квашню с тестом расперло и оно ползет на скамью и на пол.

Федосья растерянно ввязла руками в тесто, стала было собирать его и втискивать в квашню, как вдруг вспомнила слова кривушинской бабы про Ток, про казаков — и ноги у нее подкосились: вот где схватили ее Якова! Грузно осев на пол, она закричала:

— Моего-то как бы не убили!

Когда с новым пиджаком на плече, задыхаясь, она прибежала на площадь и стала протискиваться вперед, ее как будто и не заметили. Толпа стояла, заглядывая в окна школы, и глухо гудела. Три казака теснили первые ряды и тревожно цыкали.

У школьного крыльца на горячившемся жеребце красовался носатый начальник. Перед ним, опустив седую голову, стоял дед Маркел, отец молодого дружинника.

— Благодари начальство. Поклонись в землю. Ну? — толкал его в спину усатый казак.

Дед упрямо покачал головой. Казак сдвинул тугую фуражку и ткнул деда сапогом в поротую спину. Маркел глухо вскрикнул и плашмя упал жеребцу под ноги.

— Убрать! — коротко приказал начальник.

Деда приволокли к первым рядам и бросили в народ, как в яму.

— Тихонько! — жалобным, сломанным голосом попросил старик, когда его подхватили под руки. — За сына!.. За Санюшку!.. Лавочник нас указал.

На крыльцо выталкивали из школы поротых, одного за другим. Вышел и Хвощ. Раскорячившись, он сам добрался до гнедого жеребца и повалился ничком. Жеребец захрапел и осел на задние ноги. Усатый казак поднял Хвоща и ткнул кулаком в бок.

— Ступай, неча землю лизать! — сказал он, усмехаясь.

Федосья поймала мужа за рукав и накинула на него пиджак; она так и не решилась спросить, зачем Хвощ велел принести одежду.

— За что это тебя? — со слезами спросила она.

— На Току им попался! — морщась, проговорил Хвощ. — Там дружинники прятались, ну и меня вроде причислили… в дружинники.

— Да ты бы сказал…

— На вот! А то я не говорил! Не слушают, знай волокут. Ну и влепили. Треххвосткой, шутка ли?

Федосья прокашлялась и вдруг сказала:

— А у нас пироги-то ушли.

— Дура! — махнул рукой Хвощ и осторожно пощупал спину.

Один из караульных, молодой казак, мерно расхаживал у школьных ворот. В школе оставалась одна Наталья.

Казаку что-то крикнули в окно, он обернулся к толпе и хмуро сказал:

— Ступайте кто-нибудь… вывести надо! Куда-а? Трех хватит!

Бабы кинулись в коридор и вышли оттуда медленно, спотыкаясь. С ними была Наталья. Она сникла всем своим располневшим телом, голова ее упала на грудь, лица не было видно под острым углом платка.

Казак отвернулся, нервно крутя шашку. Одна из баб несмело отогнула край Натальиной кофты, вскрикнула и зажмурилась:

— Спина-то… черная-котляная!

Толпа разламывалась перед Натальей и снова смыкалась. Кто-то негромко, обиженно заплакал. Толпа возбужденно зашумела. В эту минуту вывели и поставили на площади Кузьму Бахарева.

Он поднял отяжелевшие веки, медленно переступил босыми ногами и опять уставился в землю. На нем была белая рубаха без пояса, один рукав торопливо засучен, другой, изжеванный, висел свободно до кончиков темных пальцев.

Начальник принял от казака бумагу и начал читать вслух. Но народ шумел, ребятишки ревели. Начальник опустил бумагу и строго оглядел площадь. У ограды в полной готовности молчаливо ждали пулеметы. Начальник опять, не повышая голоса, принялся читать бумагу. Но только передние ряды услышали, что Кузьму расстреляют.

Длинный тощий мужик обернулся к толпе и крикнул в волнующуюся гущу голов:

— Убивать хотят! Писано!

— О-о-о! — ответила ему сзади баба и тоскливо схлестнула руки в розовых широких рукавах.

— Понаехали… баб брюхатых пороть! — медленно, тугим басом сказал Иван Корявый, с тяжкой злобой уставившись на начальника.

Тот нервно натянул поводья и махнул ладонью. Из церкви вышел священник в полном облачении. Он высоко поднял тяжелый крест, солнце сияло в каждом цветке ризы и в чаше с причастием.

На площади установилось плотное молчание, и тут все услышали крик Мариши. Она металась где-то в середине толпы, как большая подбитая птица.

— Пу… пустите! Живого человека убивают! Кузьма Иваныч, поклонись ты им… О, головушка моя разгорькая!

Кузьма исподлобья посмотрел в Маришину сторону и облизнул сухие губы.

— Уймись, баба! — сердито сказал мужик, державший Маришу. — Криком ничего не сделаешь.

Глава восьмая

Кузьме скрутили руки за спиной и посадили в телегу с конвойными казаками. Толпа робко расступилась перед лошадью. Кузьма сидел, не поднимая глаз, иссиня-бледный.

Усатый казак, прислуживавший начальнику, взмахнул нагайкой и звонко запел:

Приехал уря-адничек,
Приехал он в гости…

Конные казаки зычно подхватили:

Приехал молоденький,
Приехал да в гости…

Сзади телеги крупно и четко зашагали солдаты. По бокам заметались ребятишки и густо пошел народ.