Большая земля

— Как ныне насчет надела единоличнику? — громко спросил он, бледнея от напряжения.

— Отрежут, как же, — усмехнулся старик. — На новом кладбище. Видал, огородили какое? На всех хватит.

— Нет, кроме шуток? — Николай заторопился и добавил скороговоркой: — Лошадку не знаешь у кого сторговать?

Старик пожевал губами, седые брови его дрогнули.

— Да ты никак хозяйствовать хочешь?

Он хлопнул себя по бокам и тоненько засмеялся, показав крепкие зубы с прозеленью.

— Эх, па-арень! Хватился! Оно, хозяйство-то, у меня и то из рук выпало. Савка-то мой…

Старик запнулся и опустил тяжелую голову.

— Савка, сукин сын, первый от семьи отвалился. За ним Нефед потянулся, средний, молчун который. Он молчун, а, видать, пораньше Савки замыслил из-под отцовской воли выйти. Его в колхозе над лошадьми главным поставили. Там и живет теперь, при скотном дворе. Конечно, он мужик старательный, где бы ему ни работать. А только я так думаю: неужто всей душой к ним перекинулся, в колхоз-то? Слыхать, на собраниях разговаривать стал. — Старик усмехнулся со злобным отчаянием. — Остался я один. Старшой-то у меня в другую избу отделен. Теперь на него гляжу, последний остался. Сдается мне, тоже на сторону гнет.

Он пожевал густой ус и произнес глухо и протяжно, совсем по-бабьи:

— Сыны мои! Крылья мои перешибленные!

Лицо у него вдруг размякло, одрябло, нижняя челюсть отвалилась, как у пьяного. Не глядя на Николая, он отошел, но тут же обернулся и визгливо крикнул:

— Ступай в степь! Там Степан Пронькин, орловский, целый табун лошадей пустил! Поймаешь на ветру — без цены бегают!

Николай отвернулся. Усталость, тревога, страх охватили его. Нестерпимо захотелось вернуться в избу, забиться на темные полати и наедине крепко обдумать свою судьбу. «Завтра по кривушинским похожу, поспрошаю», — решил он и поспешно пошел домой.

Наталья все еще сидела за столом с неубранной посудой. Она подняла на мужа блестящие настороженные глаза.

— Люди разное говорят, — устало сказал Николай, не замечая ее возбужденного лица.

— Говорят, — быстро согласилась она. В ее голосе прозвучала непривычно жесткая нотка.

— Иль встретила кого? — с хмурым удивлением спросил Николай.

— Ну встретила.

Николай снял сапоги, пояс. Теперь ему казалось, что он просто хочет спать. Но кого же встретила Наталья? И почему она недовольна?

Николай хотел было спросить, но только махнул рукой и полез на полати.

Глава третья

Председатель сельсовета Василий Карасев, комсомолец Петя Гончаров и молоденький белобрысый милиционер ранним морозным утром въехали на широких санях в пустой просторный двор Дорофея Дегтева.

Хозяин смотрел на них из окна.

— Знает, — с досадой сказал Карасев, вглядываясь в темное, прильнувшее к стеклу лицо Дорофея.

Соскочив с саней, он легко взбежал на крылечко и отворил дверь в кухню. Дегтев не обернулся на его шаги. Карасев вынул из кармана бумагу о выселении, бережно расправил ее и положил на стол.

— Собирайся, — сказал он в широкую сухую спину Дегтева. — Вот постановление. Открывай сундуки.

— Не заперты, — глухо, все еще не оборачиваясь, ответил Дегтев.

Карасев покосился на него и прошел в горницу, настежь раскрывая за собой двери. В зальце поднял тяжелую крышку кованого сундука и удивленно свистнул: сундук был наполнен толстыми размочаленными веревками.

— Давиться, что ли, приготовил? — насмешливо спросил председатель, выбрасывая веревки.

— Давить! — сквозь зубы отозвался Дегтев.

Карасев обошел комнаты и вернулся в кухню.

— Чисто подобрано: одни стены.

— А то тебя буду ждать!..

Карасев сел на лавку и, взглянув на стол, заметил, что бумага примята и перевернута чистой стороной вверх.

— Сказано, собирайся! Чего стоишь?

Дегтев стремительно повернулся. Карасев привстал: ему показалось, что Дегтев сейчас прыгнет на него.

Но этого не случилось. Дегтев вяло опустился на подоконник и принялся разматывать портянку…

Дней десять назад, когда из Утевки по постановлению сельсовета и группы бедноты вывезли Илью Куры-лека и еще два кулацких семейства, Дегтев сказался больным и даже распустил слух, что помирает. Возле него для пущей убедительности суетилась, плакала и палила свечи одна из престарелых утевских «монашек». Поговорив между собой, сельсоветчики решили с выселением Дорофея немного повременить.

Дегтев «хворал» и помалкивал, будто и нет его на смете. А когда о нем вспомнили, то оказалось, что он успел отправить куда-то свою семью. Тогда в сельсовете и решили вывезти Дегтева, не медля больше ни одного дня. Это поручили выполнить самому Карасеву, наказав управиться пораньше утром, без лишнего народа.

По первым же шагам Карасев понял, что дело пойдет не просто.

Окна уже заискрились на солнце, а Дегтев все еще одевался. Он медленно натягивал новые порты, потом сменил рубаху и стал обертывать ноги чистыми портянками. «Обряжаешься, как на богомолье!» — хотел сказать Карасев, но сдержался.

Во дворе фыркала лошадь, и Петя гулко похлопывал рукавицами.

— Поворачивайся, Дорофей, ныне день недолог, — не вытерпел наконец Карасев и поглядел в окно.