Больше, чем что-либо на свете

Когда она их открыла, в руках у Рамут уже пищал младенец. Улыбаясь трясущимися губами, девушка показывала его Бенеде. Та, взглянув, разжала зубы и уронила нож себе на грудь.

– Опять парень... Да что ж за наказание... – И прибавила сипло, с надтреснутым отголоском ласки: – Здоровячок... Ну, всё... Молодец, доченька... Отделяй послед и шей.

Мальчик был крупным, с тёмной головкой и таким же пушком по всему телу. Рамут перевязала и отрезала пуповину, отнесла малыша на туалетный столик и очистила ему ротик и носик, а Северга вернула Бенеде в зубы нож. Тот оказался погнутым в двух местах – вот с какой силой стискивали его мощные челюсти костоправки. Нужно было быть могучим зверем, как она, чтобы вынести всё это, ни разу не потеряв сознания.

Швы были наложены образцово, опрятно, стежочек к стежку. Для лучшего заживления и уменьшения боли под брюшную стенку Рамут впустила несколько пузырьков хмари, и они вместе с Севергой начали поднимать Бенеду. Та зарычала:

– Своими ногами дойду, не надрывайтесь!.. Не вывалится из меня ничего, зашито хорошо. Малого не купать! Обтереть только слегка...

Мать с новорождённым были водворены в постель. Морщась, Бенеда держала кроху у груди и властно распоряжалась, куда и как ей подложить подушки, что подать, где взять. Одёжку для младенца она предусмотрительно захватила с собой, предвидя любое развитие событий.

– Молодец, что тут скажешь, – крякнула она, устраиваясь удобнее и ойкая от боли в ране, частично снимаемой хмарью. – Всё сделала как надо, не придерёшься. Чему учить-то её в этой школе, не знаю... Работать ей уже надо, так не дадут ведь крючкотворы-чиновники.

Рамут обморочно-слабо улыбалась: похвала от Бенеды была для неё значимее, чем высший балл от преподавателей. Смыв кровь и переодевшись в чистую рубашку, она шепнула Северге:

– Матушка... Я сейчас, кажется, потеряю сознание. Как-нибудь уведи меня от тёти Бени, чтоб не волновать.

Как Бенеда своей невероятной звериной мощью сладила с тяжёлым противником – болью, так и Рамут проявляла чудеса выверенного до мгновения самообладания. Незримые, натянутые до предела струнки нервов, на которых она держалась во время извлечения младенца, лопались – выдержки хватило только до двери. Едва дверь прикрылась, как Рамут обмякла в руках Северги. Но от костоправки ничего не укрылось.

– Что там? Что такое? – раздался её хрипловато-встревоженный голос. – Рамут!

– Лежи, тётя Беня! Всё в порядке, – крикнула ей Северга, подхватывая дочь на руки. – Я сейчас!

У неё самой подрагивали и подкашивались ноги, будто это не Бенеде, а ей самой только что вскрывали живот без обезболивания. Рот пересох, нутро ёкало, и до скрежета зубов хотелось надраться в лоскуты. Сквозь этот сумасшедший комок дрожи пробивался тёплый лучик гордости, восхищения и уважения: какая же Рамут умница!.. Расклеилась чуть-чуть напоследок, но это было простительно. Безумная мысль горячо впилась под сердце: уж не брала ли Рамут часть боли себе?.. Нет, вряд ли. Тогда её руки не смогли бы двигаться так твёрдо и умело, с такой хладнокровной точностью и искусством.

Неся Рамут в её спальню, по дороге Северга чуть не столкнулась с Теманью. Та, зажимая себе рот, пущенной стрелой вылетела из купальной: видно, дом ещё не успел убрать все кровавые следы. Супруга метнулась в уборную, и через мгновение оттуда донеслись звуки рвоты. Да, весёлая ночка выдалась.

Когда Рамут пришла в себя, Северга почти силой влила в неё чарку хлебной воды и поцеловала.

– Молодчина, – прошептала она, держа её медленно розовеющее лицо в своих ладонях. – Ты просто молодчина, детка. Всё, отдыхай теперь.

Она вернулась к Бенеде. Та, полулёжа на подушках, покачивала у груди сына, а тот даже не думал кричать – только позёвывал.

– Как ты, тёть Беня? – спросила Северга, присаживаясь рядом. – Уж прости, что так вышло. Не надо мне было тебя тревожить, писать о том, что Рамут болела у нас. Но я ж не знала, что ты...

– Да ладно тебе, – поморщилась костоправка. – Все живы-здоровы. Охламон, вон, новый прибыл. – Усталый взгляд Бенеды, устремлённый на маленького, мерцал сквозь ласковый прищур. – Нет чтоб в батюшку своего уродиться, беленьким, так он в меня пошёл. Ну, ладно... Какой уж есть.

Бенеда прогостила у них два дня, оправляясь после родов. Её сынуля-крепыш оказался молчуном, и дом ни разу не огласился пронзительным детским воплем. Малыш только покряхтывал и попискивал, давая знать, что голоден или намочил пелёнки. Купальня уже сверкала безупречной чистотой и пахла благовониями, но Темань ещё долго не могла туда зайти: ей мерещились кровавые полотенца на полу и детское место в ведёрке – синюшная сосудистая лепёшка с белым шнуром обрезанной пуповины.

В обратный путь Северга заказала для Бенеды повозку повышенного удобства – для женщин с маленькими детьми, оснащённую кроваткой для младенца и спальным местом для матери. Обслуживали такую повозку носильщики, обученные особо плавному бегу. Стоило это удовольствие вдвое дороже обычной повозки, в которой прижимистая в денежных тратах Бенеда приехала сюда.