Больше, чем что-либо на свете

Осмелюсь Тебе напомнить о необходимости пошива свадебного наряда. Моё облачение уже готово, а вот Ты, моя прекрасная суженая, будучи занятой своими врачебными трудами, изволила немного позабыть об этом. Сегодня ко мне обратился портной, которому поручено сие дело; он весьма обеспокоен тем, что Ты ещё не заходила к нему, а ведь до торжества остаётся всё меньше времени. Дабы поскорее исправить сие досадное упущение, я подъеду сегодня ровно в семь часов вечера к Обществу врачей и доставлю Тебя к портному. Бедняга весь извёлся: за ненадлежащее исполнение заказа ему не сносить головы.

Благословляю каждый Твой вздох, моя несравненная невеста, и выражаю глубочайшее к Тебе почтение. Твой покорнейший слуга,

Вук».

Уронив письмо себе на колени, Рамут выпускала дым струйками и вслушивалась в мягкую поступь тёплого дурмана в своём теле. Смешанные чувства владели ею: с одной стороны, изложенное в послании дело оказалось не таким уж страшным, как ей почудилось сперва. А с какой пышной важностью было обставлено! Гербовая бумага (доход в казну), посыльный бегал, ноги утруждал; «лично в руки»... Фу-ты ну-ты, ножки гнуты, как выразилась бы тётя Беня. С другой же стороны, напоминание о грядущей свадьбе упало холодным тяжёлым камнем, взволновав чистую гладь души Рамут. Мысли об этом стальными обручами ложились на горло и сердце, пережимая дыхание и мешая свободному току крови.

Приняв нескольких больных, она отобедала в обществе знакомых врачей, среди которых была и Ульвен; Реттгирд в этот раз почему-то предпочла сесть за другой стол, не прерывая увлечённого разговора с какой-то седовласой госпожой. В сторону Рамут она не смотрела, будто не замечая её. Пожалуй, так было лучше... Лучше, чем этот взгляд – то испытующий, то пристально-ласковый, то напряжённый и пронзительный.

Но не тут-то было. После обеда Рамут вышла на прогулку в одиночестве, намереваясь подышать свежим воздухом и привести в порядок мысли. Погода стояла сухая, но ветреная, с веток в общественном саду облетали последние листья, а в небе плыли тяжёлые, лохматые тучи. Кутаясь в плащ, Рамут брела по мощёной дорожке. Когда она жила в Верхней Генице, успокаивать душу ей помогало уединение в горах, но сейчас оставалось довольствоваться только их далёким образом. Закрывая глаза, Рамут представляла себя в средоточии незыблемого, чистого покоя, в котором каждая мысль звучала гулко и отчётливо, и становилось ясно, куда покатится от неё эхо, на какие тропинки оно приведёт. Увы, вместо гор вокруг высились городские здания, а островок природы, по которому Рамут гуляла, имел укрощённый, упорядоченный вид. Не было в этих деревьях дикой свободы. Не искусственные, нет. Ручные. Садовники ухаживали за ними, подрезали... Не давали разрастаться так, как им хотелось – ради услаждения взора гуляющих горожан. Рассудочный это был порядок, холодный: травинка к травинке, куст к кусту, дерево к дереву, дорожки – строгим и ровным, правильным рисунком. Ум здесь царил, не сердце.

«Так, а когда Вук обещал подъехать?» – тревожно ёкнула и выползла вдруг мысль. В семь или в восемь?.. Рамут хотела свериться с письмом, но порыв ветра дурашливо выхватил у неё из рук листок и понёс вдоль дорожки. Бежать следом? Глупо. Впрочем, ветер прав: письмо отягощало её, а без него Рамут вздохнула свободнее, словно уловила веяние её родных гор... Откуда оно здесь? Прилетело издалека, или тому виной разыгравшееся воображение?

А по дорожке навстречу Рамут шагала Реттгирд с непокрытой головой. В одной руке она несла шляпу, а в другой – злополучное письмо. От выражения её лица, то ли сосредоточенно-мрачного, то ли отчаянно-решительного, девушка опешила и застыла на месте.

– Ну что, поедешь выручать беднягу портного? – усмехнулась Реттгирд.

Её рука, протянувшая было листок Рамут, замерла, а потом сверкнувшая молния отразилась в её светлых глазах белёсой вспышкой. Разорвав письмо в клочья, Реттгирд пустила обрывки по ветру.

– Эта затея со свадьбой – бред. Вук тебя не заслужил, ты слишком прекрасна для него!