Больше, чем что-либо на свете

Миг – и губы Рамут среди осеннего холода накрыл тёплый поцелуй, а к её озябшим щекам прильнули ладони Реттгирд, защищая от ветра и лаская. Противиться не было ни сил, ни желания, нутро сжалось в пульсирующий ком и подскочило к горлу... А потом расслабленно упало, а губы разомкнулись, отдаваясь во власть жадных, настойчивых уст Реттгирд. Да, просить матушку поцеловать её вот так было несусветной глупостью, но тогда юная Рамут просто не знала, к кому ещё обратиться за этой «проверкой». Реттгирд проверила её без промаха, проникнув в сокровенные глубины обволакивающим душу таинством поцелуя. Ветер, налетев, щекотно бросил пряди её волос на щёки Рамут шёлковыми ленточками, а руки Реттгирд переместились ниже и сомкнулись крепкими объятиями – пожалуй, слишком вольно, но этот развязно-нежный напор ошеломлял, отнимал дар речи и способность к сопротивлению. Чистой воды нахальство, но какое!.. Дух захватывало.

– Рамут... Ты поразила меня в самое сердце. – Губы Реттгирд шевелились в вызывающей близости от рта девушки, ресницы обрамляли томно-печальный, мечтательный, влюблённый взгляд. – Наши любительницы посудачить, уже, должно быть, наплели обо мне разного вздора? Мол, сердцеедка я, распутница, да? Да пусть называют, как хотят. Я искала услады для тела, но моё сердце было пустым. До тебя. Ты пленяешь и своей телесной красотой, и умом, и душой. – Объятия Реттгирд ослабели, и она соскользнула вниз, на колени. Сжав руки Рамут в своих и подняв к ней побледневшее от чувств лицо, она промолвила с выражением самозабвенного, горьковатого восторга: – Мне всё равно, что ты скажешь, «да» или «нет». Скорее всего, последнее. Потому что и я тебя недостойна. Наверно, во всей Нави нет того, кто сравнился бы в своём величии с тобой. Этот сладкоречивый льстец зовёт тебя несравненной... Его слова насквозь пропитаны лицемерием, но выражение он подобрал по сути верное. Ослепительная, несравненная, недосягаемая, прекраснейшая из женщин. Единственная, кому я хотела бы сказать «люблю», но не смею. Не знаю, умею ли я любить так, как ты того заслуживаешь... Боюсь, что нет. Потому и не считаю себя вправе молить тебя о взаимности. Прости меня за мою наглость, за этот поцелуй... Можешь отхлестать меня по лицу, я стерплю, я это заслужила.

Нет, Рамут не хотелось влепить Реттгирд пощёчину. Необъятная, как осеннее небо, печаль навалилась на неё, и под этим гнётом она смогла лишь выдавить страдальческую усмешку:

– Говоришь, во всей Нави нет достойного? Не знаю, что прекрасного ты во мне находишь, но своими словами ты обрекаешь меня на вечное одиночество.

Слишком отягощено было её сердце для «да» либо «нет», слишком бесприютно и зло дул ветер, свистя в ушах... И слишком неясно было, разразится ли настоящее дождливое ненастье или же эти молнии сухо посверкают и угаснут. Рамут мягко высвободила руки и спрятала их под плащом, а Реттгирд смущённо поднялась на ноги.

– Пожалуй, ты права, я хватила лишку в своём словоблудии... Просто я безумно завидую тому счастливцу или счастливице, на кого ты обратишь свою искреннюю привязанность.

– По-настоящему я люблю только матушку. – Подняв наголовье плаща, Рамут медленно зашагала по дорожке.

Ей вдруг почудилось, что за одним из толстых древесных стволов кто-то стоял: выглядывал колышимый ветром краешек черного плаща. Снова гулко прогрохотал по душе призрак чёрной повозки, клыкасто-леденящая учтивость Вука вонзилась острыми зубами в горло. «Случайно увидел тебя...» Или у неё уже бред преследования?..

Они присели на скамью. У Реттгирд оказалась с собой фляжечка с хлебной водой.

– Не желаешь? – предложила она, прежде чем сделать глоток.

Рамут отказалась. К соседней скамье подошёл господин в чёрном плаще и надвинутой на лицо шляпе, уселся, достал книгу и принялся читать. Казалось бы, что в этом такого? Читает себе горожанин и читает. Но что за удовольствие заниматься этим под открытым небом в такую неприятную погоду? Рамут краем глаза разглядывала незнакомца: ничего выдающегося в его внешности не было. Глянешь – и в следующий же миг позабудешь.

– Твоя матушка – примечательная особа, следует признать, – молвила Реттгирд, отхлёбывая из фляжки. – Нечасто встретишь женщину-офицера. Честно говоря, мне даже сперва пришла в голову мысль, не слишком ли она давит на тебя своей властью... Не переносит ли замашки грубого вояки в семью.

Всё ещё опасливо поглядывая в сторону читающего незнакомца, Рамут ответила:

– Матушка может быть иногда суровой, грубоватой и резкой, это правда... Она просто такова по своей природе. Но она очень меня любит. У неё не всегда получается выражать свои чувства словами, но она доказывает их делом. Заботой, защитой. Она жизнь готова за меня отдать. И я за неё – тоже.

Она поднялась со скамьи и продолжила прогулку: ей хотелось проверить, как поступит этот любитель почитать на свежем воздухе. Так... Он встал. Рамут ощутила лопатками холодок, но сделала вид, что непринуждённо и задумчиво шагает по саду. А господин в чёрном свернул куда-то и исчез.

«Хватит сходить с ума», – сказала Рамут себе, досадливо хмурясь.