Больше, чем что-либо на свете

Темань вошла, устало опустилась на стул. Лица её Рамут не видела, поле зрения сейчас было сужено до одной точки, но даже в звуке дыхания матушкиной супруги слышалась подавленность.

– Эта проклятая свадьба... Этот Вук! – Голос Темани сел до глухого сдавленного шёпота, но даже шёпотом она умудрялась почти кричать. – Эта... Дамрад. Разве не ясно, Северга, отчего это всё? Всё это и довело её до болезни... Я говорила тебе: давай вернёмся в Дьярден, пропади эта столица пропадом! И плевать на Дамрад, пусть гневается, пусть делает, что хочет! Но она не смеет, слышишь, не смеет коверкать жизни тем, кто лучше, чище, прекраснее её! Мы никто против неё, да. Да, мы в её власти. И ты, Северга, со всей твоей яростью, со всей твоей звериной силой – ты, неистовый волк-одиночка! – ничего не сможешь сделать. Она всех раздавит, всех сожрёт!

Темань трясло, из её горла вырывались только заикания. Матушка встала, взяла её за плечи.

– Так, тихо. Нечего при Рамут нюни распускать. Пойдём. Вставай давай, пошли!..

Она вывела супругу из комнаты, а Рамут осталась лежать с мыслью: а ведь всё, наверно, так и есть. Слишком много она на себя взвалила, эта битва ей и вправду не по плечу. Если уже в самом начале она выбилась из сил, надолго ли её хватит? Но собственный портрет, выполненный рукой обладателя мягкого почерка, вставал перед Рамут в обрамлении жёлто-белых цветов – не нарисованных, а живых. Тех самых, из ослепительного мира с высоким голубым небом. Он кричал, этот портрет. Он безмолвно звал, рвал струны её сердца. Сдаться и потерять всё это?

Из холодного небытия она шагнула на цветущий луг. Снова травы щекотно ласкали ей ладони, дурманяще и горьковато пахли летним зельем, тёплой земной силой. Она шла по пояс в этих цветах, будто плывя по морю. А навстречу шёл Вук.

«Оставь эту затею, Рамут. Тебе не по силам что-то изменить. Мне осталось недолго, тьма поглощает меня».

Его губы не шевелились, но Рамут слышала сердцем его слова. И оно обливалось в груди тёплыми слезами.

«Вернись, – тихо молила она. – Я дам тебе сил, держи мою руку и иди к свету из мрака... Вернись, я хочу посмотреть в твои глаза... В глаза НАСТОЯЩЕГО тебя!»

Рука Вука поднялась и дотронулась кончиками пальцев до её протянутой руки.

«Есть вещи, которые нельзя изменить, нельзя предотвратить. Я обречён. И твоя битва проиграна уже давно. Этот путь принесёт тебе только боль».

Расстояние между их пальцами увеличилось после этих печальных слов, но Рамут в горячем порыве вцепилась в руку Вука.

«А что прикажешь мне делать?! – безмолвно крикнула она на весь луг. Крикнула душой, но птицы в рощице неподалёку вспорхнули, словно услышав... – Что мне остаётся? Сидеть сложа руки и ждать беды, как Темань? Уж лучше я буду бороться, даже если эта борьба обречена на провал...»

Губы Вука шевельнулись, он хотел что-то сказать, но Рамут властным взмахом перебила его.

«Нет, слышишь меня? Нет! Ты можешь думать, что проиграл. А я сделаю невозможное. Вернее, то, что тебе КАЖЕТСЯ невозможным. Я изменю то, что ты полагаешь уже предначертанным, предрешённым. Для этого я и пришла в этот мир».

«Не только в этот мир, – улыбнулся Вук, и его глаза слились оттенком с ослепительным небом. – Не только в этот. Ты – звезда двух миров. Самая яркая из всех, что есть на небосклоне».

Они стояли, растворяясь в глазах друг друга, и до объятий оставалось всего мгновение, наполненное шелестом трав и сиянием безмятежных небес. Но его как раз и не хватило: Рамут снова попала в ледяные лапы озноба. Постель – будто сугроб, но не тот, в который матушка когда-то бросила её, расшалившуюся девчонку. Тот был светлый, сверкающий, пуховый, а этот – плотный, сдавивший грудь стылым стальным панцирем.

Над нею склонилась Ульвен. Её мягкая прохладная ладонь легла на лоб Рамут, а корона рыжих волос веяла воспоминанием о первых тёплых осенних деньках.

– Как же тебя угораздило, подруга? – вздохнула она. – Ну ничего, ничего, выкарабкаешься, никуда не денешься.

До Рамут не сразу дошло, почему она здесь. Кажется, матушка говорила что-то о враче... Да, видно, Ульвен приехала по вызову. Удачное совпадение: уже одно присутствие рыжеволосой целительницы согревало.

– Госпожа врач, ты скажи: можно сделать так, чтоб ей полегчало? – спросила матушка. – Может, снадобья какие-то есть?

– Можно лишь немного сбить ей жар, тогда ощущение озноба будет не таким острым, – ответила Ульвен. – А в остальном приходится полагаться на её собственные силы.

– Ну, так дай же ей это лекарство, коли такое имеется! – Матушка нетерпеливо сверкнула глазами и стиснула челюсти, отчего на её скулах взбугрились желваки.

Пилюли, обладавшие жаропонижающим и болеутоляющим действием, делались из особого гриба, росшего на коре лесных деревьев. Ульвен принесла с собой пузырёк из тёмного стекла, доверху наполненный белыми, горькими на вкус лепёшечками. Их следовало принимать три раза в день, запивая молоком.

– Так они будут чуть дольше всасываться, но молоко защитит желудок от раздражения, – пояснила Ульвен скорее для матушки и Темани, чем для сестры по науке. Рамут эти пилюли, конечно, знала.