Больше, чем что-либо на свете

– Благодарю, домик, но я не просила, – удивилась Рамут.

«Госпожа Северга велела подать», – был ответ.

Рамут смыла молоком вставший в горле остро-солёный комок. Хотелось уткнуться в матушкино плечо и разреветься, как маленькая девчонка. Знала бы она, как тошно, как несносно это всё... Нет, ни к чему ныть и жаловаться, матушке и своих забот хватало. Смахнув слёзы, Рамут прильнула к подушке и закрыла глаза.

Но как тошно ни было на душе, а работа требовала её внимания. Рамут успешно уменьшила нос внучке градоначальницы; мать привела девушку в назначенный день, трясущуюся и бледную. Девица боялась боли, но Рамут успокоила её:

– Сударыня, это совершенно безболезненно. Потом, правда, немного поболит, но недолго и не очень сильно.

Носик вышел очаровательный, дочка с маменькой были счастливы и щедро оплатили работу целительницы.

Реттгирд уехала, устроив для приятельниц прощальную вечеринку. Сама она хотела скромно посидеть с самыми близкими знакомыми, но Общество не захотело отпускать её по-тихому. Был устроен большой обед в её честь; произносились хвалебные речи, все выражали сожаление, что столь яркая звезда столичных врачебных кругов покидает Ингильтвену.

– Я очень тронута, сударыни, – молвила Реттгирд с поклоном. – И польщена столь высоким мнением о моих способностях. Но кто воистину заслуживает уважения и восхищения, так это Рамут. Она в Обществе совсем недавно, но уже успела показать свой недюжинный целительский дар во всём его величии.

Рамут стало неуютно на перекрестье множества взглядов. Косвенная вина в переводе Реттгирд не давала ей покоя, сердце утонуло в дождевых тучах. Отбытие было назначено на шесть вечера, и Рамут, желая напоследок увидеться с Реттгирд, отправилась к ней.

Повозка уже стояла у дома, но Реттгирд была не одна. Она весьма нежно прощалась с синеглазой красавицей с золотыми волосами. Та напрашивалась поехать с ней, а Реттгирд устало-ласковым голосом отвечала:

– Дорогая, в этом нет никакой надобности. Зачем тебе следовать за мной в глушь? Я делаю это вынужденно, но ты совсем не обязана менять Ингильтвену на захолустье. Тебе там будет скучно.

Девушка что-то отвечала всхлипывающим шёпотом, но Рамут уже не вслушивалась. Едва слышно отдав носильщикам распоряжение разворачиваться, она откинулась на спинку сиденья. «Неужели я что-то к ней испытываю? Неужели ревную? – думала молодая целительница в смятении. – Какое мне дело до всех её любовниц?» Она не должна была чувствовать себя уязвлённой, но почему-то острый коготок впивался ей в сердце, а мысли вздымались, раскручиваясь горькими вихрями: «Мне ли одной она говорила нежные, проникновенные слова? Может, она всем своим женщинам говорила о том, какие они неповторимо прекрасные... Сплав ума и красоты...»

От торможения Рамут бросило вперёд: их подрезала другая повозка. Носильщики начали было пререкаться между собой, но хорошо знакомый звучный голос пресёк их ругань:

– Голубчики, тише. Мне просто нужно переговорить с этой госпожой.

Распахнув дверцу, Реттгирд вскочила и села возле Рамут.

– Куда же ты помчалась? – шепнула она в тёплой, щекочущей близости от уха девушки. – Хотела лишить меня радости увидеть тебя?

– Да, это было ни к чему. – Скованное льдом горло чеканило слова низко, жёстко и сурово. – Тебя есть кому проводить.

– Священные уши Махруд, слышали бы вы это! – покачала головой Реттгирд, а в её глазах замерцали тёплые огоньки. – Рамут, богиня моего сердца, ты ревнуешь? Смею ли я верить, что я тебе не безразлична, что хоть капля чувства ко мне в тебе всё-таки живёт?

– Вовсе нет, – с запинкой выговорила Рамут. – Я просто не хотела мешать вашему прощанию, вот и всё.

– Твои уста говорят суровые слова, а взгляд жжёт мне сердце, – улыбнулась Реттгирд. – Но позволь разрешить твоё недоумение: та девушка – моя младшая сестрёнка Бегвинд, ей всего пятнадцать. У нас с ней разные отцы, поэтому мы не очень похожи. Но она очень ко мне привязана, и мой отъезд её безумно огорчил. Она готова за мной хоть на край света... – И Реттгирд, выглянув из дверцы, позвала: – Бегвинд, детка, подойди сюда!

Из второй повозки вышла та самая золотоволосая красавица. Вблизи она действительно оказалась совсем юной. На её хорошеньком округлом личике с вздёрнутым носиком всё ещё виднелись красноречивые следы слёз. Соскочив с сиденья, Реттгирд обняла её за плечи.

– Сокровище моё родное, познакомься: это Рамут, мы с нею сёстры по науке и Обществу врачей.

– Здравствуй, госпожа Рамут, – учтиво поклонилась девушка, протягивая руку.

Рамут тоже пришлось выйти и пожать её мягкую, немного вялую ладошку. Нет, такое юное создание никак не могло числиться в любовницах у Реттгирд. Глупо вышло... Неужто и в самом деле ревность? Рамут не знала, куда от неловкости девать глаза.