Больше, чем что-либо на свете

– Ты считаешь, что Вук достойнее? – сдавленно, сквозь ком в горле, пробормотала Рамут. – Впрочем, ты права, наверно. Не стоило мне всё это затевать... Прости, если обидела.

Она отошла к окну, невыносимо задыхаясь. Ещё никогда в жизни её так не колотило и не выжигало, точно нутро было набито раскалёнными углями. Пальцы же, напротив, заледенели, и Рамут стискивала их в кулаки, устремляя взгляд в окно на вечерний город и ничего не видя из-за пелены слёз перед глазами. Глупая затея... Реттгирд могла подумать, будто Рамут делает ей одолжение перед отъездом, снисходит до неё. Глупо, безобразно, но теперь уже ничего не поделаешь, не повернёшь время вспять.

– Помилуй, какая обида, о чём ты? – Руки Реттгирд легли ей на плечи, дыхание мягко согрело щёку. – Рамут, милая... Это ты меня прости за эту отповедь. Вук не заслуживает и мизинчика твоего, но я – тоже не самый лучший выбор. Проклятье! Когда я успела стать такой щепетильной? – Реттгирд невесело усмехнулась, её ладони на плечах Рамут заскользили, поглаживая. – Я такие вопросы обычно решаю просто: предлагают – принимаю. Но ты... Ты – это совсем другое. Ты – чистая, светлая, прекрасная, одарённая. Ты – Целительница с большой буквы и дивная, изумительная девушка. С тобой нельзя так! Ты – госпожа, богиня, а я песчинка на твоей нежной ладони.

Соскользнув на колени, Реттгирд расцеловала руки Рамут, а после склонилась и принялась осыпать поцелуями и ноги.

– Реттгирд, что ты делаешь? Встань сей же час! – охваченная ледяным огнём смущения, пролепетала девушка.

– Не встану, – с печатью светлой, исступлённой страсти на лице ответила Реттгирд. – Только так я и могу смотреть на тебя. Прикажи, я всё исполню... Одно твоё слово – и я брошу вызов Вуку и убью его! Ну, а если суждено умереть мне – умру с радостью.

Рамут не знала, что сделать – то ли коснуться ласково щёк Реттгирд, то ли отстраниться подальше, дабы не подавать надежд. Она застряла в мучительной нерешительности... Нет, наверно, ей и вправду лучше уйти, так будет справедливо и честно. Жалея о своём безрассудстве, Рамут мягко отошла в сторону.

– Прости, Реттгирд, мне пора. Благодарю за гостеприимство, – глухо, едва слышно проговорила она, пытаясь учтиво улыбнуться. – Если можно, вызови мне повозку.

Реттгирд поднялась, смущённая и огорчённая, и выполнила просьбу Рамут. Они старались не смотреть друг на друга: неловкость пролегла между ними пропастью – не протянуть руку, не коснуться, не сказать дружеское слово. Всё теперь приобретало исковерканный, странный смысл.

Повозка прибыла. Рамут села, но не проехала и полквартала.

– Остановите здесь, – приказала она.

Капли осеннего дождя повисли блёстками на ткани плаща, вода чавкала под ногами, но в повозке было бы слишком невыносимо. Домой не хотелось, одиночество улиц обступало со всех сторон, а мысль о грядущей свадьбе присосалась к сердцу упырём. Во что она ввязалась?! Эта битва ей не по силам... И ради чего? Ради цветочков и ослепительного неба. Всё путалось, сплеталось, тучи сливались с землёй, а день с ночью. Может, и не было того, другого Вука, и она всё сама выдумала – разглядела тепло во взгляде, навоображала невесть чего... Но нет, тетрадь она видела своими глазами. Два почерка и портрет в рамке из ленточек.

Так Рамут неприкаянно бродила по улицам, пока не вымокла до нитки и не озябла. Незнакомый квартал мерцал, отражаясь в лужах цветными пятнами. Спросить дорогу у стража порядка Рамут почему-то постеснялась, а потому побрела дальше наугад, пока не вышла на набережную. Там она опустилась на скамеечку и измученно закрыла глаза.

Просидела она недолго. Вскоре из серебристой пелены дождя вынырнула чёрная повозка без опознавательных знаков и остановилась около Рамут.

– Госпожа, ты вымокла и замёрзла. Позволь отвезти тебя домой.

Из приоткрытой дверцы выглядывал не Вук, а один из соглядатаев. Его Рамут не видела раньше, но сразу поняла, кем являлся этот непримечательно одетый незнакомец в надвинутой на глаза шляпе. Первым порывом было отказаться, но торчать под холодным осенним ливнем – наверно, ещё большая несуразность. Поёживаясь, Рамут забралась в сухое нутро повозки.

Огни улиц скользили мимо, незнакомец хранил вежливое молчание.

– Скажи, у тебя есть семья? Супруга, дети? – спросила Рамут зачем-то.

– Никак нет, госпожа, – ответил соглядатай. – Служба.

Рамут и прежде случалось задерживаться допоздна, матушка и супругой уже привыкли и не беспокоились. Темань что-то строчила в кабинете, а Северга задумчиво сидела у камина.

– Ты чего вся мокрая, детка? – В её спокойном голосе мягко молчал снегопад, такой же сдержанный, как она сама.

– Решила прогуляться пешком, а тут дождь пошёл. Пока коляску ловила, вымокла. – Даже слова Рамут давались тяжело, их приходилось выдавливать из груди, как каменные глыбы.

Матушка, видимо, не очень-то поверила, но не стала лезть с расспросами, и Рамут была ей за это благодарна, потому что гнетущий груз под сердцем невольно смыкал ей губы. Она переоделась в сухое и легла в постель. После ужина у Реттгирд есть не хотелось, но в комнату влетел поднос со стаканом молока.