Больше, чем что-либо на свете

В животе действительно стояла гулкая пустота, и пара лепёшечек оказалась кстати. Дом объявил, что купель готова, но Рамут внезапно ощутила неловкость. Залезать в воду и выбираться из неё без посторонней помощи было пока опасно, но не просить же об этом Вука... А тот, словно прочтя её мысли, молвил мягко:

– Моя госпожа, если ты помнишь, мы с тобой смешали нашу кровь у алтаря... Теперь я тебе такой же родной, как твоя матушка. Не бойся и не стесняйся меня, прошу. Я готов сделать для тебя всё, оказать любую помощь, я в твоём полном распоряжении.

Могла ли Рамут, глядя в эти глаза-ледышки, назвать их обладателя родным? Немыслимо, невозможно. Но Вук уже помогал ей разоблачаться, умудряясь почти не прикасаться к телу; оставшись в одном нижнем белье, Рамут попыталась отстранить его, но он вкрадчиво повторял:

– Не бойся, госпожа... Я – твой супруг, мой долг – служить тебе и помогать.

Великолепная купальная комната блестела золотом и зеркальным мрамором, вода в купели тепло обнимала, душистое мыло покрывало кожу ласковой пеной. Скинув кафтан и закатав рукава рубашки, Вук тёр мочалкой спину и плечи Рамут. После омовения он закутал её в большое полотенце и усадил на диванчик.

– Ну вот, всё замечательно, моя госпожа, – приговаривал он. – Теперь ты можешь отправляться в постель и спокойно отдыхать столько, сколько потребуется. Больше никаких утомительных торжеств, только покой и выздоровление.

Пахнувшая чистотой и свежестью ночная сорочка скользнула на тело Рамут, а Вук, бережно обсушив ей ступни полотенцем, подобострастно облобызал каждую, после чего отнёс супругу в спальню. Комната эта оказалась намного приятнее той, что была предоставлена Рамут во дворце: её стены скрывались за книжными полками, а огонь в камине плясал жарко, совсем не похожий на пленённого зверя.

– Ты любишь книги, госпожа, поэтому они будут окружать и твою постель, – молвил Вук. – Всё – для твоего удобства, чтобы ты чувствовала себя здесь уютно и по-настоящему дома.

Он ушёл, не тронув её, только пожелал спокойной ночи. В дверях Вук обернулся, и Рамут даже сквозь тёплый кокон лёгкого хмеля бакко вздрогнула, уколовшись об эти голубые искры, хищно сверкнувшие в его глазах.

Избавившись от необходимости терпеть близость с Вуком, она выиграла покой, но не сон: курить на ночь глядя всё-таки не стоило. Бакко возбуждал умственную деятельность и бодрил, выручая во время напряжённой работы в условиях жёсткого недосыпа, но теперь Рамут не могла сомкнуть глаз. Она долго и тщетно искала дрёму в завораживающих языках пламени; огонь ей тепло сочувствовал, но не помогал. Тогда Рамут попросила дом подать ей несколько книг с полок и выбрала ту, что поскучнее. В надежде утомить глаза она погрузилась в чтение, но подстёгнутый действием бакко мозг легко справлялся с самыми заковыристыми длиннотами. «Не иначе, автор писал тоже под воздействием чего-то там, – хмыкнула она про себя. – Иначе его понять было бы просто невозможно».

Через два часа чтения у неё всё-таки вырвался зевок. Закинув руки за голову, Рамут обводила утомлённым, но пока ещё бессонным взглядом корешки книг на полках. Следовало воздать должное тем, кто работал над обстановкой дома: превратить спальню частично в библиотеку – свежая и дельная мысль. Рамут нравилось отдыхать в окружении книг, это прибавляло комнате уюта и украшало её.

Огонь между тем понемногу угасал: она не отдала дому распоряжения поддерживать его на протяжение всей ночи. Глядя на дышавшие остатками внутреннего жара головешки, молодая навья редкими, плавными толчками погружалась в истому, предшествовавшую сну. Синеватый полумрак мягко и колдовски давил на веки, и Рамут уже вступала на порог долгожданного сна, когда вдруг увидела над собой два холодных волчьих глаза. Постель колыхнулась под весом огромного лохматого зверя со светло-серой, серебристой шерстью, нависшего над девушкой. Он обдавал её лицо горячим дыханием, и каждый мускул его могучего тела пребывал в напряжённой готовности. Зачем он пришёл, чего хотел? Догадка набухла тошнотным комом в горле Рамут, но она не могла велеть ему уйти: челюсти сковала леденящая немота.

Всё, что ей оставалось – это самой обернуться волчицей, зарычать и угрожающе вздыбить шерсть на загривке. Хватит ли сил на оборону, она не знала, но собрала их все в один жгучий комок ярости.

«Не приближайся... Я не хочу, уходи!» – выстрелила она в зверя мыслью-предупреждением.

Тот смотрел на неё синими льдинками немигающих глаз.

«Но госпожа, а как же потомство? Разве ты не хочешь детишек?»

«Не притрагивайся ко мне! – рыкнула Рамут. – Оставь меня в покое!»

Зверь даже не думал повиноваться – наоборот, бесшумно и мягко надвигался, обдавая Рамут голубой вьюгой взора.

«Успокойся, госпожа, всё будет хорошо, тебе понравится... Это будет незабываемо, поверь мне!»