Больше, чем что-либо на свете

Все недавние усилия Темани по успокоению дочки вмиг пошли прахом: едва оказавшись на руках у Владычицы, Онирис расплакалась.

– Ну-ну, что такое? – слащаво мурлыкала та, покачивая внучку и заглядывая в её искажённое криком личико. – Что случилось?

– Она боится незнакомых, Великая Госпожа, – сказала Темань. – Дай её мне.

Дамрад не пришлось просить дважды: золотистая струйка, вырвавшаяся из-под рубашки Онирис, оставила на её чёрном кафтане мокрое пятнышко. В силу юного возраста девочка ещё не умела носить маску и скрывать чувства за учтивыми словами, а потому выражала своё отношение со всей возможной искренностью и прямотой. И это, в силу той же юности, было ей вполне простительно. Внутренне Темань торжествующе хохотала, а вслух принялась с жаром извиняться:

– Ох, прости, государыня! Как неловко вышло...

– Ничего, ничего... С маленькими детками всякое случается. – Улыбка Владычицы стала искусственной, а к мёду в её голосе примешивалась кислинка. – Девочка здорова, я надеюсь?

– Полностью, Великая Госпожа, – ответила Темань. – Очень хорошо кушает и прибавляет в весе.

Владычица, к её облегчению, не задержалась надолго. Когда её повозка грозной чёрной тенью растворилась в сумерках, Темань заглянула в коробки. Там обнаружилось множество детских вещей: одежда и обувь разных размеров, игрушки, книги, даже кроватка на вырост, с балдахином и набором кружевного постельного белья – всё роскошное, самое лучшее, достойное младенца монарших кровей, коим, впрочем, Онирис вполне являлась.

Полностью занятая малышкой, Темань не посещала великосветских приёмов, даже мысли о Леглит отошли в тень. А навья-зодчий между тем не наведывалась с визитами и не присылала записок. Даже поздравления с рождением дочки от неё не пришло. Темань смутно догадывалась о причинах её молчания, и догадки эти отдавались в груди печальным эхом. Она решила написать Леглит сама; как правило, ответ приходил в течение одного-двух дней, но тут прошло уже пять – навья-зодчий безмолвствовала. Холодея от беспокойства, Темань решила наведаться к ней лично. Она выслала вперёд себя записку-предупреждение, что будет завтра в девять вечера; Онирис она взяла с собой, не решаясь оставить её одну. Её встретила закрытая дверь и сообщение, что Леглит нет дома. Опечаленная и растерянная, Темань уехала. В крышу повозки барабанил унылый дождик, будто вбивая в душу маленькие гвоздики, малышка в одеяльце спала у неё на руках, а сердце висело в груди холодным, мрачным грузом...

Если бы не заботы о дочке, властно подчинявшие себе весь её быт и не оставлявшие ей времени для хандры, она бы извелась от грусти и тревоги. Порой перед её мысленным взором вставали глаза Леглит – посуровевшие, пронзительные, с этой блестящей плёнкой боли... «Неужели конец?» – эту мысль Темань, хмурясь, гнала прочь, не верила в неё, оправдывая Леглит занятостью и обнадёживая себя этим. Прижимая к груди родной тёплый комочек, она забывала на время о тоске, глазёнки дочки сияли ей путеводными маяками, грели и радовали, улыбка сама расцветала на губах при виде милого личика Онирис, её крошечных ручек и ножек, животика, пухлых складочек... Пусть бы все отвернулись от Темани, все забыли, все предали – она бы не повела и бровью, ведь самое главное её сокровище оставалось с ней. Да, когда-нибудь Онирис вырастет, отделится от неё и станет жить своей жизнью, но это случится ещё так нескоро! А пока Темань дремала, положив крошку рядом с собой на постель и окутав её оберегающими объятиями.

Возвратившись однажды с Онирис с послеобеденной прогулки, она застала Севергу дома. Та, как всегда, сидела в кресле у камина, вытянув ноги к огню и цедя хлебную воду со льдом. Снова призрак потери раскинул над Теманью холодные крылья, и она, прижимая к себе дочку, опустилась в соседнее кресло.

– Ну, как? Увиделась с Рамут и внучками? – не найдя, что ещё сказать, проронила она.

Северга кивнула, бросив в рот просвечивающий ломтик сыра.

– Я ненадолго. Завтра отбываю. Очередное задание.

Вид у неё был сурово-хмурый, озабоченный, замкнутый, под бровями пролегла неизгладимая, тяжёлая тень ночного мрака. Не зная, как к ней подступиться, о чём говорить, Темань тоже погрузилась в растерянное, горькое молчание. Малышка тем временем пискнула, закряхтела, заворочалась у неё на руках, и Северга, услышав её голосок, расправила насупленные брови. Взгляд её посветлел, даже что-то вроде улыбки проступило на жёстких губах.

– Как вы тут?

– Всё хорошо, – обрадовавшись этой улыбке, как яркому лучику сквозь тучи, ответила Темань.

Она принялась рассказывать об их с Онирис житье-бытье, не упуская ни одной мелочи: всё казалось важным, интересным. Дочка стала центром мироздания, Темань даже о творчестве не вспоминала, а работа маячила где-то в туманной дали... Надо хотя бы «Обозреватель» в руки брать, чтобы совсем не выпасть из жизни, отметила она про себя.

Северга похлопала себя по колену и раскрыла объятия:

– Идите ко мне, малышки.

Одной рукой прижав к себе Темань, а другой – Онирис, она немного помолчала; отблески пламени плясали во тьме её зрачков задумчиво и устало.