Больше, чем что-либо на свете

– А смотри-ка, кто там жаждет с тобой поздороваться! Кто-то очень, очень соскучившийся!

Северга глянула и замерла, сражённая: медовое дерево усыпало снегом своих лепестков ошеломительную городскую красавицу. Густой чёрный шёлк волос венчал её головку короной, часть прядей сбегала тугими локонами на плечи, а маленькая шляпка с задорно торчащим пёрышком сверкала крупной брошью. Тёмно-синий, открытый на груди кафтан позволял любоваться её длинной шеей, на которой дорого и царственно сверкало сапфировое ожерелье... Приблизившись, Северга узнала его: это был её подарок. Тяжёлые драгоценные серьги из того же набора покачивались в ушках этой юной щеголихи. Естественная, дикая красота была укрощена, туго затянута в изящный наряд, припудрена и подрумянена, роскошные брови – подправлены и чуть «прополоты» пинцетом.

– Позволь узнать твоё имя, прекрасная незнакомка. – Остановившись перед этим странно-великолепным, не вписывающимся в сельскую картину чудом, Северга с шутливой учтивостью прищёлкнула каблуками.

– Матушка, ты что? Это же я! – рассмеялась в ответ красавица голосом Рамут.

– Прости, госпожа, твой голос мне знаком, вот только не могу припомнить, где я его могла слышать. – Северга чуть поклонилась, приподнимая шляпу.

– Я ведь говорила тёте Темани, что она перестаралась, наряжая меня! – очаровательно смутилась «незнакомка». – В кого она меня превратила! Родная матушка меня не узнаёт!

Поработала Темань над образом Рамут и впрямь основательно, превратив её в блистательную госпожу – владычицу умов и сердец, звезду светских приёмов. Вот только блистать пока этой красотке было особо негде и не перед кем. Здешние холостяки – парни «на выданье» – просто боялись её: слишком хороша! А их матушки побаивались тётушки Бенеды: к ней с брачным предложением для её воспитанницы просто так не подкатишь. Рамут была особенной девушкой, за сельской простотой в ней крылось какое-то нездешнее, величавое достоинство, которое требовало к себе такой же особенной пары. Не находилось среди местных жениха (или женихов) ей под стать.

– Ты обворожительна, детка. – Северга с молчаливой, неулыбчивой нежностью любовалась дочерью. – У меня дыхание перехватило при виде тебя. Во вкусе Темани не откажешь, ей удалось придать тебе городской лоск.

– Она мне кучу нарядов привезла! – со смехом сказала Рамут. – Вот только ходить мне во всём этом некуда.

– Ну, бывают же у вас тут праздники какие-то иногда, разве нет? Можно там щегольнуть, – усмехнулась Северга.

– Да ну! – махнула рукой девушка. – Я во всех этих тряпках смотрюсь глупо.

– Не глупо, Рамут, что ты. – Северга мягко завладела рукой дочери, затянутой в шёлк перчатки, и сжала с тонким, как светлая боль, восхищением. – Ты головокружительно красивая. Но беда в том, что... слишком красивая для этих мест.

– Нет, матушка, это не я, а эти места слишком прекрасны, – задумчиво проговорила девушка. – Этим горам всё равно, во что я одета. Они видят моё сердце и душу, их не обманешь внешним блеском.

В этом была вся Рамут. В том и состояла её спокойная, неподдельная прелесть и мудрость, которая столь властно и нежно приводила Севергу на грань тихого, молчаливого преклонения. А дочь со всей своей страстной, жадной лаской повисла на её шее, стиснув в объятиях, и тут же раздался треск ткани: лопнул шов под мышкой. Покрой кафтана оказался слишком тесен для этого щедрого наотмашь выражения чувств. Рамут расхохоталась, сверкая белыми ровными зубками.

– Да ну его в пень, этот лоск! К драмаукам такой наряд, который мне даже толком не даёт обнять тебя!

– Боюсь, драмауки его тоже носить не станут, – со смешком ответила навья.

– Твоя правда! – И Рамут потянулась к ней лицом.

Северга крепко поцеловала её – опять без улыбки и с пронзительным взглядом, но по-другому у неё не получалось. Чувство, которое было больше, чем что-либо на свете, стирало всякий намёк на легкомысленность, требуя глубокого и серьёзного поклонения.

Праздник оделся звенящим покрывалом музыки. В этих местах жили ещё старинные танцы, на смену которым в городах уже пришли новые – более стремительные, летящие, суетливые. Здесь, на лоне природы, земля и небо сами подсказывали эти плавно-величавые движения; когда множество пар танцевали одновременно, двигаясь в такт, зрелище было завораживающим. В одних танцах женщины приглашали мужчин, в других – наоборот. В одной из плясок женщина могла выбрать нескольких мужчин и танцевать, окружённая ими, как серединка цветка. Танец так и назывался – «блёрм» (цветок). Темань, до мозга костей современная, внезапно обнаружила хорошее знание старинных движений; в блёрме она окружила себя отборными красавцами. Северга в этом деле была не сильна, но поддалась чарам лёгкого хмелька и настойчивой руке жены. Отяжелевшая от выпитого Бенеда отсиживалась за столом, как ни тянул, как ни уговаривал её юный Верглаф.

– Иди, мой сладкий, пляши, коль охота... Мне это ваше кривлянье уже не к лицу, – отмахнулась целительница. И тут же пригрозила, сверкнув глазами: – Да смотри мне!.. Увижу, что кому-то глазки строишь – отведаешь моего кнута!