Больше, чем что-либо на свете

– Тебе не жалко тётю Беню? – Северга присела рядом, пытаясь заставить её съесть хоть ложку каши и растёртых отварных земняков с солёными овощами. – Она тебя очень любит. Да родная ведь она тебе... По сути, она выполняла мои обязанности и заменяла меня.

– Тебя мне никто не заменит, матушка! – Рамут вжалась Северге в плечо, вздрагивая и всхлипывая. И прошептала обжигающим эхом той звёздной ночи: – Ты, только ты одна, единственная...

– И ты оставишь её в таком горе? Не знаю, как ты, а у меня сердце в клочья рвётся. – Северга сдержала тяжёлый вздох, который распирал грудь при мысли о лежащей в сарае костоправке. Никогда ещё навья не видела её в таком состоянии.

Рамут заплакала ещё горше. Видно, сердце у неё тоже обливалось кровью, но решение она уже приняла.

– Милочка, ты хотя бы не уезжай от тётушки со словами «не прощу тебя», – вздохнула Темань, нежно обнимая девушку за плечи и смахивая тонкими пальцами слёзы с её щёк. – Это очень, очень жестоко – оставлять её с такой тяжестью на душе. Поверь, я знаю, о чём говорю.

Северга удержала на лице каменную маску, но глухая боль из их с Теманью прошлого поднялась, заворочалась разбуженным зверем. Увы, разговаривать с Бенедой сейчас было бесполезно: она напилась просто вдрызг, мертвецки. К ней и подходить-то никто не решался, ибо даже в таком состоянии она не утрачивала своей дикой звериной силы – дралась, не разбирая, кто перед ней.

– Я оставлю ей письмо, – решила Рамут. – Только я не знаю, как всё это сказать... Слова все куда-то разбежались... И ком в горле.

– Я помогу тебе выразить твои мысли, моя дорогая, – сказала Темань.

Уж в чём в чём, а в этом она была сильна, следовало отдать ей должное. Прохаживаясь по комнате, она диктовала, а Рамут прилежно поскрипывала пером. У них вышло длинное, примирительно-проникновенное письмо, призванное смягчить боль расставания и убедить Бенеду хотя бы в том, что Рамут её неизменно любит и не держит обиды.

– Это лучше, чем уезжать молча. Тётушке всё равно будет тяжело, но так она хотя бы будет знать, что между вами всё по-прежнему, и груз на её сердце хоть немного, но облегчится. Поверь, моя милая, это очень, очень важно. А часто это имеет решающее значение. – Темань взяла листки, пробежала по строчкам глазами и кивнула, удовлетворённая написанным.

Рамут так ничего и не съела за весь день. Темань находилась с ней неотлучно, а Северга только заглядывала время от времени, бродя по окрестностям в мрачном расположении духа. Ей самой хотелось напиться, но позволить себе расклеиться сейчас она не могла. С одного бока сердце грела нежная радость – теперь она сможет видеть Рамут каждый день, целовать её утром и перед отходом ко сну, а с другого терзала ледяная печаль и тревога. До волчьего воя было жаль Бенеду, да и мысли о будущем ворочались тёмными осенними тучами: каково будет Рамут в городе – без любимых гор?

Повозка прибыла даже немного раньше обещанного – в половине двенадцатого. Пока сыновья Бенеды помогали грузить вещи, Рамут обводила вокруг себя тоскующим, влажно сверкающим взором. Северга, сжимая её руки, тихо спросила:

– Ты уверена, детка? Не пожалеешь ли ты о своём решении? Я-то буду безмерно счастлива видеть тебя рядом постоянно, но будешь ли счастлива ты? Ты здесь выросла, это твой дом. Город – это не твоя среда.

– Я буду счастлива везде, где рядом ты, матушка, – сказала Рамут с тяжелой дрожью слёз в голосе.

Когда пришло время садиться в повозку, над усадьбой раздался громовой рёв тоскующего зверя:

– Рамут!

Это кричала хмельная Бенеда. То ли ей кто-то сказал, то ли она сама почувствовала отъезд... Рамут затрясло, по лицу градом хлынули слёзы, и она зажала рукой растянувшийся в немом вопле рот. Впитывая неукротимую дрожь её тела своими объятиями, Северга сипло проговорила:

– Я не могу увозить тебя, детка. Это выше моих сил.

Дочь неистово стиснула её, прильнула в исступлённом порыве единения, сильная даже в своём горе.

– Я не могу без тебя, матушка... Это больше, чем что-либо на свете... – Девушка покрывала поцелуями всё лицо Северги, её дыхание судорожно рвалось и билось раненой птицей.

Навья поймала её губы своими, подхватила на руки и отнесла в повозку. Темань уже ждала внутри – с бледным скорбным лицом, не вытирая медленно катившихся слёз.

– Трогайте, – кратко и глухо бросила Северга носильщикам, усадив Рамут и вскочив в повозку.

Дрожь продолжала трясти Рамут, не давая её плечам расслабиться ни на миг. Северга сперва полагала, что это – от слёз и разбушевавшихся чувств, но на подъезде к Раденвеницу стало ясно, что всё намного серьёзнее. Пощупав лоб девушки, Темань охнула:

– Северга, она вся горит... Она больна!

Рамут бил озноб – без сомнения, озноб горя. Недуг схватил её в свои лапы быстро, скрутил мощно и беспощадно. Припоминая, Северга понимала: начался он ещё там, в усадьбе, когда дочь услышала крик Бенеды и задрожала всем телом. Сейчас, через каких-то три часа езды, она уже падала на плечо Темани в бредовом забытьё.

– Иди-ка на моё место, а я сяду с ней, – сказала навья жене, поддерживая Рамут.