Больше, чем игра

Стояла светлая июньская ночь. Она была коротка настолько, что не успевало по‑настоящему стемнеть, как уже начинало светать. Где‑то неподалеку нескладно бренчали на гитаре, доносились высокие юношеские голоса, смех. Воронин, с высоты своих тридцати восьми лет, снисходительно усмехнулся никому: молодежь. Впрочем, в его улыбке было больше ностальгии, нежели снисходительности. Воронин совсем не считал себя старым, да и не выглядел на свои года – на вид ему было лет тридцать, не больше. Возможно, причиной этому были регулярные физические упражнения.

Послышался приближающийся шум мотора, затем и сам милицейский уазик вывернул из‑за угла дома, подкатил к Воронину, притормозил. Открылась дверца – правая задняя. Воронин подхватил стоявший у ноги чемоданчик и забрался в машину. Все прочие участники нынешней команды уже были в сборе: рядом с Ворониным сидел опер Дементьев, впереди – следователь прокуратуры Копаев и, конечно, шофер по имени Толик; фамилии его Воронин не знал.

– Поехали, – скрипуче сказал Копаев.

Толик молча кивнул, тронул машину с места, вырулил со двора на улицу; на улице прибавил газу.

Воронин не стал спрашивать, по какому адресу они едут, что там за трупы. У другого следователя спросил бы, у Копаева – не хотел. Копаева он недолюбливал. Прокурорский следователь взял за привычку разговаривать с Ворониным какими‑то многозначительными намеками, как будто знал за ним некую мрачную тайну. Воронина эта манера сильно раздражала, но он сдерживался, демонстрируя полное непонимание и неприятие скользких вопросов.

Вот и сейчас не обошлось без этого.

– А вы быстро собрались, – сказал Копаев Воронину, обернувшись с переднего сиденья. – Мы еще не успели подъехать, а вы уже тут как тут, словно ждали вызова…

– В дежурную неделю я всегда жду вызова, – сухо ответил Воронин и, демонстративно отвернувшись, стал смотреть в мутное оконце на улицу, на грузные темные туши спящих домов.

Копаев хмыкнул, но больше ничего не добавил. Так и молчали всю дорогу. Даже Дементьев, который обычно всегда рассказывал потешные байки из милицейской жизни, не проронил ни слова и, вообще, был необычно мрачен.