Больше чем любовь

(Раньше это положение никогда не ставило меня в такие унизительные условия.) Я не имела права навестить Ричарда, когда он болел… возможно, был при смерти… какая ужасная мысль! Но она, его жена, будет в больнице, будет знать о нем все, первая сможет узнавать об его самочувствии.

Наверное, она отвезла Ричарда в больницу на машине. А может быть, за ним приехала «скорая помощь»? Если у него сильный приступ аппендицита, вероятнее всего, он был слишком слаб, чтобы сесть в машину. В доме у доктора Кейн-Мартина я часто слышала разговоры о подобных случаях. Я знала, что хотя теперь аппендицит считается «пустяком», но при осложнениях возможен смертельный исход.

Этот страх… страх, что Ричард может умереть… заставил меня позвонить в квартиру Каррингтон-Эшей на Парк-лейн. Риск был очень велик, и я знала об этом. Одна надежда, что Марион нет дома и трубку снимет горничная.

– Господи, только бы не Марион, – взмолилась я и набрала номер.

Моя молитва была услышана. Потому что ответил мужской голос. Я его не знала и только позже сообразила, что это был брат Ричарда, Питер. Хотя могла бы догадаться, ведь Ричард говорил мне, что его брат в Лондоне. Марион послала за ним утром, в тот день, когда оперировали Ричарда.

Как можно более спокойным голосом я спросила этого человека, нельзя ли узнать, в какой больнице находится мистер Каррингтон-Эш. Питер сразу же дал мне адрес больницы на Кавендиш-сквер. Больница была первоклассная и очень дорогая, доктор Кейн-Мартин посылал туда своих пациентов.

Этот мужчина попытался узнать, кто звонит, и тогда я очень невежливо повесила трубку. На такой риск идти нельзя.

Теперь я могла связаться с больницей и из первых уст узнать о том, как чувствует себя Ричард. Я набрала номер. Занято.

С замиранием сердца я стала ждать. Ну конечно, десятки людей хотели справиться о здоровье Ричарда и других пациентов. Поэтому нервничать было бесполезно, я снова и снова набирала номер и слышала короткие гудки. Нервы мои были на пределе. Одно желание обуревало меня: узнать, что с ним все в порядке. Только тогда я бы вздохнула спокойно. Номер был занят уже почти двадцать минут. Наконец, не помня себя от ужаса, я позвонила на телефонный узел, но и здесь мне не помогли – номер занят. И все же я сумела дозвониться. Дрожа всем телом, как в лихорадке, я поинтересовалась, как себя чувствует мистер Каррингтон-Эш.

– Вы родственница? – спросили меня (без сомнения, ответила медсестра. Холодный, профессиональный, лишенный эмоций голос).

– Да, – солгала я.

– Около часа назад мистер Каррингтон-Эш был прооперирован и еще не очнулся после анестезии.

У меня пересохли губы.

– Операция была тяжелая?

– Успели как раз вовремя, – послышался ответ. – Аппендикс прорвался, и, естественно, теперь есть небольшое воспаление.

«О Ричард», – подумала я, а вслух сказала:

– Но с ним все в порядке?

– Он еще под анестезией, – ответила сестра, – но боюсь, некоторое время он будет ощущать определенный дискомфорт. Однако, уверяю вас, делается все возможное.

– Кто оперировал? – глухо спросила я.

– Сэр Кеннет Каулдер. Передать мистеру Каррингтон-Эшу, кто звонил, – конечно, когда он будет в состоянии разговаривать?

Я проглотила застрявший в горле комок и пробормотала какое-то имя, которое она вряд ли сумела разобрать, потом я повесила трубку.

Как я ни старалась успокоиться, меня по-прежнему трясло с головы до ног. Услышанное бешеным вихрем проносилось в моем сознании. Лопнувший аппендикс и воспаление, перитонит. А если ему станет хуже?

– Ричард, – в отчаянии сказала я вслух, – Ричард, дорогой мой!

Только тут я заметила, что, стиснув кулаки, хожу взад-вперед по комнате. Только теперь я наконец поняла, что такое любить Ричарда, но не принадлежать ему по закону. Только теперь я осознала весь ужас своего положения. У клерков из его офиса было больше привилегий, чем у меня… у секретарши, у телефонистки… ведь они могли позвонить Ричарду домой или в больницу, и даже если бы им не ответили, никто не стал бы их отчитывать, задавать вопросы и подозревать. Но я не имела права прийти к моему тяжелобольному любимому. Вот где наконец меня настигла тень Марион.

Не знаю, как я пережила этот день. Я знала только одно: мне нельзя ехать в Брайтон. Ричард болен, очень болен, и я должна находиться поблизости от него, в Лондоне.

Я послала телеграмму Уокерам с извинениями и еще одну – Кэтлин, с объяснением причины моего отсутствия.

А потом я начала ждать. Час за часом я беспокойно слонялась по квартире, почти не замечая времени, все мои мысли были сосредоточены на Ричарде. Первая волна смятения прошла, после всего пережитого я испытывала лишь апатию.

Я ничего не могла предпринять, могла лишь регулярно звонить в больницу и хотя бы таким образом убеждаться, что Ричард жив.

Я пошла в цветочный магазин, выбрала несколько красных роз и послала их в больницу. В букет я вложила записку. Но и тут мне пришлось соблюдать осторожность. Я не осмеливалась написать то, что хотела… сказать ему, что каждой клеточкой своего тела чувствую его боль и люблю больше всех на свете. Я написала всего два слова: «От Джона».