Больше, чем мы можем сказать (ЛП)

Я дышу так часто, что боюсь задохнуться. Я заставляю свои пальцы разжаться.

Мои руки дрожат.

– Прости. – У меня срывается голос. Я плачу. – Прости.

Джефф не отпускает меня.

– Все хорошо.

А затем я падаю, прижимаясь к нему.

Он ловит меня. Удерживает меня.

Потому что он мне не отец. Он мой папа.

Глава 25

Рев

Джефф делает гренки с сыром.

Нет, Папа делает гренки с сыром. Он намазывает обе стороны хлеба маслом, и он

шипит на сковороде. На каждый сэндвич приходятся четыре куска сыра. Шипение и запах

масла на сковороде смешивается с ударами дождевых капель по стеклянной двери. Это

единственный звук в доме, но это приятный звук.

Мама, очевидно, встречается с клиентом на другом конце страны, иначе бы уже

была здесь и отчитывала его по поводу его уровня холестерина.

Или же она сидела бы рядом со мной, держа меня за руку.

Я сгорбился на стуле, глаза на мокром месте. Джефф больше не выпытывал у меня

ответов, но что-то между нами изменилось. Я больше не чувствую себя одиноким. Мне

больше не нужно прятаться.

Он просит меня достать лимонад и тарелки, и его голос мягкий и спокойный. Как и

в любой другой день.

Я так и делаю. И затем он садится рядом со мной.

Внезапно, у меня такое чувство, будто он набросил мне на плечи одеяло из

ожиданий. Я обхватываю себя руками.

– Эй. – Джефф слегка пожимает мое плечо. – Мы с этим справимся. Ладно? Что бы

это ни было.

Я задерживаю дыхание и киваю, пока мои легкие не кричат о глотке воздуха. Даже

тогда я делаю небольшой вдох.

Папа не прикоснулся к своим гренкам.

– Дело ведь вовсе не в Мэтью, не так ли?

Я медленно качаю головой.

– Ешь свой сэндвич, Рев.

Я откашливаюсь. Мой голос низкий и хриплый, но не сломленный.

– Я должен тебе кое-что показать.

– Ладно.

Письмо моего отца хранилось у меня под матрасом с прошлого четверга. Это не

самое оригинальное укрытие, но я сам стелю свою постель, и никогда не давал маме и

папе повода обыскивать мою комнату.

Теперь я не боюсь отдавать его Джеффу. Что бы ни произошло в моей спальне, это

разорвало те путы напряжения, что сковывали меня последние несколько дней.

Конверт кажется смятым и хрупким, обрывки отлетают от сожженного края. Я

бесцеремонно бросаю его перед папой, а сам опускаюсь обратно на стул.

И снова обхватываю себя руками. Я не могу наблюдать за его выражением лица, пока он читает письмо.

Нет. Вру. Мне нужно посмотреть. Мои глаза прикованы к его лицу. Я снова

перестаю дышать.

Джефф надевает свои очки для чтения, затем осторожно вынимает письмо из

конверта.

Его выражение лица почти тут же замирает. Он бросает взгляд поверх края очков.

– Где ты это взял?

– В почтовом ящике.

– Когда?

– В четверг.

Его брови взлетают.

– Четверг!

Я чуть вздрагиваю. Он снова смотрит на письмо. Снова читает.

Затем снова встречается со мной взглядом.

– Когда я застал тебя на заднем дворе. Когда ты был огорчен.

Мое дыхание снова становится прерывистым. Колено дрожит под столом. Я киваю, едва заметно.

Джефф снимает очки и кладет их на стол.

– Рев, – спрашивает он серьезным тоном. – Я сказал что-то такое, что заставило

тебя подумать, что ты не можешь рассказать мне об этом?

Это не тот вопрос, который я ожидал услышать.

– Нет. – У меня во рту пересыхает, и мне снова приходится откашляться. – Я не... я

не знал, что делать.

–

Это

единственное

письмо?

Я киваю.

– Единственное написанное. Да.

– Единственное написанное? – Он снова надевает очки и изучает письмо. – Что

еще он прислал?

Я тру ладони о колени.

– Я послал ему сообщение. И он писал в ответ.

Джефф потрясен.

– Ты переписывался с ним?

Я отвожу взгляд.

– Прости. – У меня снова горят глаза. Я тру лицо. – Прости. Я не хотел тебя

огорчать. Я знаю, что облажался.

– Рев. – Папа пододвигает свой стул ближе ко мне. Он кладет руку поверх моей. –

Ты не облажался. Я просто... Я просто хотел бы знать...

Я вздрагиваю.

– Я знаю. Прости.

– Нет. Это не то, что я имею в виду. Я хотел бы знать, чтобы суметь помочь тебе.

Он так спокоен по поводу всего этого. Я ожидал бурю активности. Что он позвонит

адвокату или в полицию, по какой-то причине. Я так боялся, что мой отец появится у

входной двери, вооруженный распятием и дробовиком, что присутствие кого-то рядом, с

кем можно поговорить об этом, позволяет мне сделать первый глубокий вздох за несколько

дней.

– Я просто... чувствовал... – Мне приходится успокоить дыхание, чтобы говорить, как нормальный человек. – Будто я предаю вас. Общаясь с ним.

– Ты не предаешь нас, Рев. Я не хочу видеть, как тебе причиняют боль, но общение

с твоим отцом – это не предательство против меня. Или мамы. Что бы ни случилось, мы

любим тебя. Все в тебе.

Его слова согревают меня изнутри, но я фыркаю и убираю волосы с лица.

– Даже когда я ору тебе убираться из моей комнаты?

– Даже тогда. Мы все иногда перегибаем палку, только чтобы убедиться, что кто-то

на другом конце готов дать отпор.

Это заставляет меня подумать об Эмме, о ее агрессивных словах в машине. Мне

приходится выбросить эти мысли из головы.

– Что, если я надавлю слишком сильно?

– Это невозможно.

Эти слова должны быть убедительными, но страх все еще клубится у меня в груди.

– Мне кажется, я почти это сделал.