Больше чем просто дом

— Я слышал, тут можно посмотреть отменный спектакль, — заметил Майлс, заказывая шампанское. — Улед-Наиль. Консьерж говорит, это девушки из горного племени, которые приходят сюда, выучиваются танцевать и все такое, потому что им нужно насобирать золота, чтобы вернуться в горы и выйти замуж. Нынче они дают представление.

Когда позднее они шли в кафе, где выступали Улед-Наиль, Николь сожалела о том, что они с Нельсоном не идут вдвоем сквозь ставшую совсем низкой, совсем мягкой, совсем яркой ночь. Нельсон заказал за ужином вторую бутылку шампанского, но они оба не привыкли столько пить. Когда они приблизились к месту, где играла грустная флейта, Николь не хотелось входить внутрь — она предпочла бы забраться на вершину небольшого холма, где небесным светилом сияла в ночи белая мечеть. Жизнь куда лучше любого спектакля; подойдя к Нельсону вплотную, она сжала его руку.

Кафе, напоминавшее пещерку, было набито пассажирами двух автобусов. Девушки — светло-шоколадные плосконосые берберки с прекрасными, скрытыми в тени глазами — уже танцевали на сцене сольные танцы. На них были бумазейные платьица, похожие на те, что носят на американском юге старые негритянки; тела под этими платьицами медленно извивались, а потом начинался танец живота — серебряные пояса взметались и подпрыгивали, на шеях и запястьях позванивали монисты из настоящих золотых монет. Флейтист был еще и комиком: он пританцовывал, передразнивая девушек. Барабанщик, замотанный в козьи шкуры, будто шаман, был настоящим негром из Судана.

В сигаретном дыму было видно, как девушки одна за другой начинали перебирать пальцами, будто играли в воздухе на рояле: движение несложное на первый взгляд, а на деле чрезвычайно изощренное; потом они переходили к столь же незамысловато-ленивым, но чрезвычайно точным движениям ногами — то была лишь подготовка к необузданной чувственности заключительного танца.

Затем все стихло. Хотя представление вроде бы и не закончилось, большинство зрителей стали вставать и направляться к выходу; впрочем, в зале гулял какой-то шепоток.

— Что там? — спросила Николь у мужа.

— Ну, судя по всему… как я понял, за определенную плату Улед-Наиль могут еще станцевать в… восточном стиле… одетые только в свои украшения.

— А-а.

— Мы остаемся, — жизнерадостно заверил ее мистер Майлс. — В конце концов, затем мы сюда и приехали, чтобы увидеть подлинные обычаи страны, и нечего тут впадать в излишнюю скромность.

Мужчины почти все остались, несколько женщин — тоже. Николь внезапно поднялась.

— Я подожду снаружи, — сказала она.

— Да почему тебе не остаться, Николь? Миссис Майлс ведь остается.

Флейтист уже выводил первые ноты. На возвышении посреди сцены два бледно-шоколадных ребенка лет четырнадцати снимали свои бумазейные платьица. Николь заколебалась на миг, раздираемая между отвращением и нежеланием показаться ханжой. А потом увидела, как другая молодая американка порывисто поднялась и направилась к двери. Признав в ней симпатичную молодую жену из другого автобуса, Николь тут же приняла решение и пошла следом.

Нельсон поспешил за ней.

— Если ты уйдешь, я тоже уйду, — сказал он, однако с явственной неохотой.

— Пожалуйста, не надо. Я подожду снаружи, вместе с гидом.

— Ну… — Внутри забил барабан. Нельсон принял компромиссное решение: — Я посмотрю минутку. Хочется понять, что же это такое.

Дожидаясь в ночной прохладе, она поняла, что случай этот ее задел: Нельсон не вышел с ней прямо сразу, отговорившись тем, что миссис Майлс-то остается. Обида перекинулась в гнев, и она знаками показала гиду, что хочет вернуться в отель.

Через двадцать минут появился Нельсон; он был зол, потому что переволновался, когда увидел, что ее нет, и потому, что пытался перебить злостью чувство вины. Сами себе не веря, они внезапно поссорились.

Гораздо позднее, когда в Бу-Сааде уже стихли все звуки, а кочевники на рыночной площади завернулись в бурнусы и превратились в недвижные груды, она уснула у него на плече. Жизнь движется вперед, вне зависимости от наших намерений, но нечто оказалось повреждено, был заложен прецедент будущих разногласий. Впрочем, брак их был браком по любви и мог выдержать многое. Оба были очень одиноки в ранней юности и теперь хотели ощутить вкус и запах живого мира; пока что мир этот они обретали друг в друге.