Тень лаврового венка[82]
Сцена представляет собой интерьер парижского винного погребка. По периметру вдоль стен громоздятся ряды бочек, уложенных, словно дрова в поленнице. Низкий потолок увешан паутиной. Послеполуденное солнце удрученно сочится сквозь единственное зарешеченное окошко на заднем плане. Две двери по обе стороны сцены: одна, тяжелая и мощная, открывается на улицу, дверь по левую сторону ведет в какое-то внутреннее помещение. Посреди комнаты стоит широкий стол, позади него вдоль стен выстроились столики поменьше. Над главным столом висит корабельный фонарь.
Пока поднимается занавес, слышен стук в наружную дверь, причем довольно нетерпеливый, — и почти сразу же из соседней комнаты выходит торговец вином Питу и шаркает к двери. С виду он — старик с неопрятной бородой и в замызганных вельветовых штанах.
П и т у. Иду, иду… Держитесь там!
Стук стихает. Питу отпирает дверь, и она распахивается настежь. Входит человек в цилиндре и плаще с пелериной. Жаку Шанделю около тридцати семи, он высок и холён. У него ясный, проницательный взгляд, гладко выбритый острый волевой подбородок и манеры человека, привыкшего всегда добиваться успеха, готового добровольно трудиться не покладая рук и во что бы то ни стало. По-французски он говорит с диковинным акцентом, как человек, знающий язык с младых ногтей, но чье произношение утратило выразительность за долгие годы пребывания вдали от Франции.
П и т у. Здравствуйте, мсье.
Ш а н д е л ь
П и т у. Да, мсье.
Ш а н д е л ь. А! Мне говорили, что в это время всегда можно застать вас в магазине.
П и т у
Ш а н д е л ь
П и т у
Ш а н д е л ь. Вот что привело меня к вам.
П и т у. Понятно.
Ш а н д е л ь. Он скончался где-то в вашей округе около двадцати лет назад.
П и т у. Он был убит, мсье?
Ш а н д е л ь. Боже мой, нет! Что заставило вас так подумать?
П и т у. Я подумал — в этом районе, двадцать лет тому, аристократ…
Ш а н д е л ь. Мой отец не был аристократом. Насколько я помню, его последнее место службы — официант в каком-то забытом кафе.
П и т у. Да, я знаю.
Ш а н д е л ь. Родители мои остались во Франции. Я помню о своем отце лишь то, что он был маленького роста, чернобород и страшно ленив. Насколько я помню, единственное доброе дело, которое когда-либо совершил отец, — он учил меня читать и писать. Где он подцепил этот дар, я понятия не имею. Прожив в Америке пять лет, мы как-то повстречали вновь прибывшего земляка, который рассказал, что мои родители умерли. Вскоре умер мой дядя, и я был слишком занят, чтобы горевать о родителях, и так уже полузабытых.
П и т у
Ш а н д е л ь. Питу, наверное, вам кажется странным, что я вломился к вам теперь, в эту пору, ища след своего отца, который полностью исчез из моей жизни двадцать лет назад.
П и т у. О, я так понял, вы сказали, что он помер.
Ш а н д е л ь. Да, он мертв, но,
П и т у. Да, наверное.
Ш а н д е л ь
П и т у. У меня был дед, я его помню.
Ш а н д е л ь
П и т у
Ш а н д е л ь. Шандель, Жан Шандель.
П и т у