Больше чем просто дом

Все его будущее зависело от этого экзамена. Если бы он его сдал, то будущей осенью перешел бы на второй курс, а провал означал, что его студенческие дни сочтены этими последними роскошествами июня. В круговерти первого семестра он срезался на пятидесяти устных ответах, и ему пришлось записаться на дополнительные занятия по предмету, вынесенному теперь на экзамен. Зимние музы, далекие от академизма и заточенные на Сорок четвертой улице и Бродвее, украли часы у томительно-тягучих февраля и марта. Потом время незаметно проползло сквозь ленивые апрельские предвечерия и казалось вовсе неуловимым в долгих весенних сумерках. Словом, июнь застал его врасплох. Вечера напролет пение старшекурсников разносилось над кампусом и влетало в его окно, мгновенно наполняя душу ощущением непостижимой поэзии, а он истязал свою распущенную и избалованную натуру, корпя над мстительными книгами. Сквозь легкомысленную скорлупу, покрывающую сознание студента-недоучки, пробилась глубокая и почти благоговейная любовь к этим серым стенам и готическим островерхим крышам, к воплощенной в них древней эпохе.

В окне открывался вид на взлетающую башню, из нее прорастал устремленный вверх шпиль, острие которого едва виднелось в утренних небесах. Поразительно, насколько все прочие обитатели кампуса, кроме тех, что являлись своего рода хранителями апостольской благодати, были преходящи и малозначительны в сравнении с этим шпилем.

Из какой-то лекции или статьи, а может быть, и просто из разговора он узнал, что готическая архитектура с ее возвышенной устремленностью как нельзя лучше подходит для колледжей, и знаковость этой идеи он воспринял как нечто личное. Когда-то вся красота вечернего кампуса заключалась для него в шествиях распевающих студенческих толп, текущих в ночи, но в последний месяц притихшие лужайки и безмолвные коридоры с редким, горящим за полночь схоластическим светом гораздо сильнее бередили его воображение, а эта башня за окном стала для него символом его откровений.

Была какая-то невыносимая чистота в этой крутизне целомудренного камня — он вел за собой, направлял, призывал. Шпиль стал для юноши идеалом, и он внезапно стал прилагать отчаянные усилия, чтобы остаться в колледже.

— Что ж, вот и все, — сказал он себе шепотом и провел влажными от росы руками по волосам. — Все кончено.

Он почувствовал безмерное облегчение. Последний обет надлежащим образом вписан в последнюю книгу, и вот он больше не хозяин своей судьбы — она в руках того плюгавого экзаменатора, кем бы он ни был: до сих пор они ни разу не встречались. Ну и рожа! Он был похож на горгулью — из тех, что гнездились в многочисленных нишах некоторых зданий. Эти очки, эти глаза и рот, ехидно перекошенный в гротескной дисгармонии с остальными чертами лица, выдавали в нем принадлежность к горгульему племени или, по крайней мере, свидетельствовали о его близком родстве с ними. Он, наверное, и выставляет отметки. «Вот если бы, — думал парнишка, — как-нибудь договориться с ним и переписать работу, если вдруг не сдал». Свет в окнах аудитории погас, прервав его размышления, и мгновение спустя трое двинулись мимо него по тропинке, а четвертый заспешил на юг, в сторону города. Студент вскочил на ноги и, отряхнувшись, как мокрый спаниель, бросился вдогонку за экзаменатором. Тот резко повернулся, услышав невнятное «здрасьте», и студент поплелся рядом.

— Дождливый вечер сегодня, — сказал парнишка.

Горгулья только хрюкнул в ответ.

— Господи, ужасно трудный был экзамен.

Эта тема, как и предыдущая, о погоде, увяла, не встретив поддержки, посему юноша решил взять быка за рога:

— Будете выставлять оценки, сэр?

Преподаватель остановился и глянул ему прямо в глаза. То ли ему не хотелось вспоминать об оценках, то ли его вообще злили подобные приставания, а скорее всего — он просто устал, промок и хотел поскорее добраться домой.

— Это вам никак не поможет. Я знаю все, что вы сейчас скажете, — что это для вас решающий экзамен, что вам хотелось бы, чтобы я при вас проверил вашу работу и тому подобное. За последние две недели я слышал это уже сто раз от сотни студентов. Мой ответ: «Нет, нет и еще раз нет!» — ясно вам? Мне все равно, кто вы такой, и я не хочу, чтобы какой-то назойливый мальчишка тащился за мной до самого дома.

Они одновременно развернулись, каждый в свою сторону, и быстро пошли прочь, и юноша вдруг инстинктивно понял, что — к гадалке не ходи — экзамен он провалил.

— Чертов горгулья, — пробурчал он.

Но он знал, что горгулья тут вовсе ни при чем.

II