Больше чем просто дом

Они оказались в большой неопрятной комнате захудалого пансиона, какую можно найти в любом уголке западного мира: выцветшие обои, рваная обивка, бесформенная кровать и — невзирая на пустоту — ощущение захламленности призрачной мебелью прошлого десятилетия, обозначенной кругами пыли и проплешинами. В центре комнаты стоял толстый коротышка с обвисшими веками, любопытным носом и слащавым, капризным ртом; он пристально оглядел вошедших, когда те только переступили порог, а затем с брезгливым «пфуй!» досадливо отвернулся. Тут же находились еще какие-то люди, но Бреворт и Олив не видели никого, кроме Эмили, которая, прикрыв глаза, полулежала на кушетке.

С их приходом глаза ее распахнулись в легком изумлении; она шевельнулась, будто надумала вскочить, но вместо этого лишь протянула руку и четким, вежливым тоном назвала их по именам, не то чтобы приветствуя, а, скорее, возвещая их приход. Заслышав эти имена, коротышка немного смягчился.

Женщины расцеловались.

— Туту! — окликнула Эмили, словно отдавая команду. — Принц Петрокобеско, позвольте представить вам мою кузину, миссис Блэр, и ее супруга, мистера Блэра.

— Plaisir, — отозвался Петрокобеско. Быстро переглянувшись с Эмили, он предложил: — Не желаете ли присесть?

И тут же плюхнулся в единственное свободное кресло, как будто они играли в «музыкальные стулья».

— Plaisir, — повторил он.

Олив примостилась в ногах у Эмили, а Бреворт придвинул стоявший у стены табурет, успев разглядеть остальных присутствующих. Среди них выделялись крайне свирепого вида юноша в просторной накидке, который, сложив руки на груди и сверкая зубами, замер у дверей, а также двое заросших оборванцев, сидевших бок о бок в углу: один поигрывал револьвером, другой уныло свесил голову на грудь.

— Вы давно сюда прийти? — поинтересовался принц.

— Только что приехали — сегодня утром.

Олив невольно сравнила этих двоих: высокую, эффектную американку и замухрышку-европейца южных кровей, которого вряд ли пустили бы дальше острова Эллис.[7] Потом она задержала взгляд на Эмили: все те же роскошные густые волосы с отблесками солнечного света, те же глаза, не утратившие яркой морской синевы. Лицо слегка осунулось, вокруг губ появились едва заметные морщинки, но это была прежняя Эмили — властная, блистательная, грандиозная. Можно было только сожалеть, что эту красоту и неповторимость загнали в убогий пансион на краю света.

Юноша в накидке открыл дверь на чей-то стук и принял записку для Петрокобеско; тот прочел, воскликнул «пфуй!» и передал ее Эмили.

— Кареты, видите ли, не нашлось, — с надрывом провозгласил он по-французски. — Все кареты уничтожены, осталась одна, да и та в музее. Ладно, поеду верхом.

— Нет, — отрезала Эмили.

— Да, да, да! — вскричал он. — Кому какое дело, как я поеду?

— К чему такие сцены, Туту?

— Сцены! — взорвался он. — Сцены!

Эмили повернулась к Олив:

— Вы приехали на автомобиле?

— Да.

— На большом, престижном? С задней дверью?

— Да.

— Вот видишь, — сказала Эмили принцу. — Нарисовать на боку герб — и все дела.

— Постойте, — не выдержал Бреворт. — Машина принадлежит будапештскому отелю.

Эмили пропустила это мимо ушей.

— Жаньерка отлично справится, — задумчиво продолжила она.

Тут их прервали еще раз. Унылый оборванец, сидевший в углу, внезапно вскочил, порываясь броситься к двери, однако сосед замахнулся револьвером и огрел его рукояткой по голове. Первый пошатнулся и неминуемо рухнул бы на пол, однако был взят в охапку и возвращен на стул, где и остался сидеть в коматозном состоянии, роняя со лба тягучие капли крови.

— Мерзкий бюргер! Мерзкий, грязный шпион! — стиснув зубы, бросил Петрокобеско.

— А вот этого не надо, — резко оборвала его Эмили.

— Тогда почему до сих пор нет вестей? — прокричал он. — Или мы должны всю жизнь торчать в этом свинарнике?

Не обращая на него внимания, Эмили повернулась к Олив и завела светскую беседу о Нью-Йорке. Приносит ли заметные результаты сухой закон? Что нового в театрах?

Отвечая на ее вопросы, Олив пыталась привлечь внимание Бреворта. Чем раньше обозначить цель их приезда, тем скорее они смогут увезти отсюда Эмили.

— Можно тебя на пару слов, Эмили? — без обиняков потребовал Бреворт.

— А что такое? В настоящее время у нас нет другой комнаты.

Петрокобеско взволнованно обсуждал что-то с юношей в накидке, и Бреворт, воспользовавшись этим, торопливо заговорил, понизив голос:

— Эмили, твой отец стареет; ты нужна ему дома. Он просит тебя оставить эту безумную жизнь и вернуться в Америку. Сам он приехать не может, потому и обратился к нам — другие знают тебя не настолько близко, чтобы…

Она рассмеялась:

— Хочешь сказать — чтобы догадаться, на какие гнусности я способна?

— Вовсе нет, — поспешно вмешалась Олив. — Чтобы проявить о тебе заботу. Не могу передать, насколько мучительно нам видеть твои скитания.

— Но мы больше не скитаемся, — возразила Эмили. — Здесь родина Туту.

— Где твоя гордость, Эмили? — не выдержала Олив. — Известно ли тебе, что о той парижской истории трубили все газеты? Как по-твоему, что должны думать люди в Америке?