Больше лает, чем кусает

Сердечко Белаквино прыгнуло в своей тесной клетке, произвело внутренний грохот, и Белакву укололо острое осознание своей ошибки касательно того, что гнев ему мог бы помочь больше, чем смех, который, если уж быть честным до конца, в его исполнении уж очень напоминал хныканье или скуление... однако, если все взвесить еще раз, то при зрелом размышлении получается, что вроде как и без гнева не обойтись... а вот в самый тяжкий момент он будет как ягненок... агнец, ведомый на заклание... ну, как бы там ни было, назад пути нет, и ему придется пройти сквозь все... Белаква осторожно заглянул в свои мысли, чтобы посмотреть, как там поживает "мысль о предстоящем", впущенная в святая святых... так, ничего, вроде бы все спокойно, никаких особых потрясений... ага, вот тут мы ее, голубушку, и пришпилим! Это уже кое-что!

Как раз в этот момент он ощутил мощный позыв отправиться туда, где он уже побывал, и на этот раз произошла, если можно так выразиться, полная эвакуация[260], и все, что подлежало выведению, оказалось выведенным — слабительная соль подействовала как непререкаемый военный приказ. Возвращаясь назад в палату, Белаква говорил себе: "все будет хорошо" и после непродолжительного самоуговаривания уже не сомневался, что так оно и будет. Он даже стал насвистывать. Вернувшись в палату, он обнаружил там Миранду, которая, выставив вперед челюсть, что придавало ее физиономии еще более четко выраженные прогнатические[261] черты, сосредоточенно наполняла какой-то жидкостью шприц. Белаква опять попытался сделать вид, что относится к предстоящему с некоторой долей юмора.

— Ну а теперь какую часть себя вам представить? И что у вас там в этой штучке?

Однако Миранда, ничего не сказав, быстренько метнулась ему за спину и всадила иглу в седалище прежде, чем он сообразил, что же, собственно, происходит. Но надо отдать ему должное — он не издал ни звука.

— Вы слышали, о чем я спросил? — вдруг взревел он,— Я настаиваю! В конце концов, это мое конституционное право! Неотъемлемое право пациента знать, какова цель этой инъекции, и вообще!.. Вы меня слышите?

— Это делают всем больным,— спокойно и тихо сказала медсестра,— которым предстоит хирургическая операция, незадолго до того, как им идти на стол.

Идти на стол! Господи Боже мой! Они что, тут все сговорились? Неужели нельзя изъясняться нормальным человеческим языком!? Они все тут хотят погубить его, расчленить его тело, иссечь душу! Белаква хотел что-то проговорить вслух, но язык у него прилип к нёбу. От всех этих штучек у него прекратилось функционирование органов внутренней секреции! Даже слюней во рту не осталось! Вот она, первая понесенная им жертва!

Надевание бахилов, без которых не позволялось входить в операционную, оказалось для Белаквы делом весьма сложным. Да, здесь, видно, очень серьезно подходят ко всему, что имеет хоть какое-то отношение к операциям... Черт бы побрал эти штуки на ногах! И зачем они вообще нужны! Спокойно, спокойно, сейчас важнее всего сохранять спокойствие и рассудок!

А события меж тем стали развиваться все быстрее. Поначалу ангел Господень пришел Белакве на помощь и вывел из глубин его памяти на поверхность одну забавную историю, вспоминая которую Белаква неизменно смеялся, да так, что из глаз у него начинали катиться слезы. А история была такова: одного приходского священника пригласили принять участие в любительской постановке какой-то пьесы. Роль священнику определили совсем эпизодическую — ему требовалось лишь в нужный момент, когда раздавался выстрел, схватиться за грудь и воскликнуть: "О Боже, я убит!" и тут же грохнуться на сцене замертво. Пастор принял приглашение, заявив при этом, что с удовольствием сыграет свою роль, но при одном маленьком условии: если не будет особых возражений, он бы просил позволения не упоминать имя Божие всуе, ибо по его мнению, как сама пьеса в целом, так и та сцена, в которой он задействован, являются сугубо светскими, а из этого вытекает... ну и все такое прочее, а посему он просил бы соизволения соучастников заменить восклицание "Боже!" на "Клянусь!", или на "Ах!", или на какое-нибудь другое восклицание в таком же духе. Ну вот, например: "Ах, я смертельно ранен, умираю!" Подойдет?

Согласие на устранение упоминания имени Божьего было дано, но постановка оказалась настолько дилетантской, что револьвер случился заряженным боевым, а не холостым патроном, и после выстрела пронзенный пулей человек Божий, валясь на пол, успел еще вскричать:

— О... о... Господи, Боже мой, Иисусе Христе! Умираю!

Слава Богу, Белаква был гадким, подлым, низким интеллигентиком, принадлежащим Протестантской Низкой Церкви[262], поэтому мог позволить себе посмеяться над этой дурацкой историей. И смеялся Белаква тогда, перед операцией, до слез...