Больше не приходи

– Разговоры сами по себе уголовно ненаказуемы. Все вы лезли к Кузе с разговорами, и что-то никто не бежит каяться, – парировал Покатаев. Он, похоже, оправился от потрясения.

Инна покачала головой:

– Нет, Покатаюшка, этот разговор был особенный. Потому что Игорь послал тебя подальше с твоими благодеяниями. Ах, какой преданный лучший друг! Под водочку, под задушевную беседу обирал, никак не иначе! Ты ведь еще каждую десятую картину бесплатно брал, «за услуги»!

– Что бы ты понимала! Это – законные комиссионные!

– Очень уж жирные получались комиссионные, – рассудительно сказал Самоваров. – Вчера Семенов купил у Игоря Сергеевича три работы, так мы с Инной прикинули разницу между тем, что он заплатил, и тем, сколько вы привозили. Это, скажу я вам... что-то! С учетом прибыли галерейщиков все равно получается, что именно вы были самой заинтересованной стороной. Все получали деньги, один вы – много денег.

– Так, – сказал Покатаев, возвращаясь к креслу и усаживаясь. – Начался серьезный разбор полетов. Ну что ж, валяйте.

– Видите ли, – Самоваров чувствовал, что больше не надо бы говорить, нельзя выкладывать сразу все, но с трудом обретенное знание распирало его, требовало выхода, – видите ли, вас погубило то, что Владимир Олегович Семенов любил живопись. Разбирался, судя по всему, неважно, но любил. И решил собирать коллекцию в своем банке, рассчитывая потом даже подарить ее городу. Согласитесь, они с Кузнецовым не могли не встретиться. А поскольку Владимира Олеговича как финансиста занимала и материальная, скажем так, сторона творчества, он открыл Игорю Сергеевичу глаза на то, что представляла собой ваша с ним сделка. Юридически это называется злоупотребление доверием, мошенничество, обман, а по-дружески – просто свинство. Он и предложил Кузнецову продавать картины через галерею своего «Приватбизнесбанка», на вполне цивилизованных условиях. Игорь Сергеевич согласился. Семенов вчера рассказал об этом Инне.

– В койке, – ехидно вставил Покатаев. Однако сквозь ехидство просквозило беспокойство; он как бы к чему-то далекому прислушивался.

– А вот это как раз детали, которыми можно пренебречь. Так что ваш разговор был куда как серьезным, вы ведь своих доходов лишались.

– Что за чепуха, – лениво вздохнул Покатаев. – Кузя отказался сбывать мне свою мазню, а я в ответ схватился за нож? Как вы не поймете, картины – мелочь, у меня свой большой бизнес.

– Нету у тебя никакого бизнеса, – вдруг лениво подала с кровати голос Оксана. Все обернулись к ней, но она даже не подняла глаз от своих ногтей, которыми уже долго, сосредоточенно и искренне любовалась.

– Как это? – удивился Самоваров.

– А так. Что ни затея – все в трубу. Тесть денег даст – профукает. Великий комбинатор! Когда недавно с какой-то пленкой прогорел, тесть со свету сжить обещал. И сживет. Видели бы вы этого тестя! Идолище.

– Откуда у тебя такие сведения? – возмутился Покатаев.

– От верблюда. Не в лесу живу. Да и сам говорил: одними картинками пробиваюсь.

– То-то ты стала такая норовистая, то-то визжишь и на стенку лезешь: «Денег давай». Вот, полюбуйтесь, какую змею пригрел на груди и прочих местах. Гадина!

– Зато не убивала никого. Сядешь теперь. Не я одна, а вон и художница видела, как ты после нее наверх прошмыгнул. Ся-ядешь. А я не пропаду.

– Да, – покачал головой Покатаев, – идиотов хватает. Кстати, об идиотах. Ну что вы за драмкружок тут организовали? «Смерть шпиона Гадюкина»! У Егорки вон пальцы посинели, ружьишко сжимаючи. Эким шерифом смотрит! Вы что, не понимаете, что все это – периферийная кустарщина. Не докажете ничего, лопухи!

Самоваров обиделся.

– По-моему, как раз вы кустарь, Анатолий Павлович, – возразил он. – Поначитались от безделья детективов в своем НИИ и пошли куролесить, изображать из себя профессора Мориарти. Зачем вы столько всего понаподбрасывали? Браслет Иннин? Нож Егорке? Вы же не Агата Кристи, вы натуральный российский душегуб. Тут даже самый корявый Мегрэ из Афонина поймет, что кто-то шибко намудрил. А мудрецов среди нас немного. Вы один и есть.

Покатаев поднялся.

– Ладно, – решительно сказал он. – Все, что вы сейчас говорили – наплевать и забыть. Это все, ребятушки, эмоции и умственные выкрутасы. Никто ничего не докажет. Допустим, откопают даже по какой-нибудь сопле на травке, что я вышел прогуляться вслед за Владимиром Олеговичем. Ну и что? Это лишь доказательство прогулки, не более. Никто ведь не видел, как я… И с Кузей то же самое. Свидетели... Ну, помилуйте, какие в таких делах могут быть свидетели. Птичка эта? – он кивнул на Настю. – Так она может и не прочирикать... По той или иной причине... Да. Оксана, я полагаю, тоже молчать будет, ей карьеру делать. Я прав, а , детка?

– Я с такими делами связываться не хочу, – равнодушно отозвалась Оксана.

– Ну, вот. А засим... – он умолк на мгновение, прислушался, и Самоварову тоже показалось, что издали доносится какой-то посторонний неясный, звук. – Засим позвольте откланяться, недосуг.

И он снова пошел через комнату.

– Дядя Толя! – отчаянно крикнул Егор, сжимая ружье.

Покатаев не остановился.

– Я тоже видел!