Больше не приходи

«Вот бабы! — подумал Самоваров. — Как же легко топят друг дружку! И из чего? Из соперничества? Но в чем? О, женщины, ничтожество вам имя!» Женоненавистнические мысли Самоварова потекли дальше по привычному нехитрому руслу и уперлись тоже привычно в бывшую девушку Наташу. Он стал в последнее время часто ее встречать. Она развелась со вторым мужем и жила у своей матери неподалеку от музея. Он поэтому и видел теперь часто, как она идет по тротуару в неудобных дорогих туфлях, тащит какие-то пакеты и — за руку — некрасивую крупную девочку, очень похожую на ее первого мужа. Пожалуй, Наташа и сейчас могла бы считаться красивой, хотя щеки несколько повисли и потянули за собою сварливые складки у рта. Но теперь Самоваров уже удивлялся, неужели он действительно хотел выброситься из окна после того, как прочел то письмо от нее? Значит, он все-таки постарел… Вон как несчастный Валерик рвется умереть за гениального Кузнецова и за Настю! Куда же подевалась эта самая Настя?

Настя сидела на кухне в уголочке, и Самоваров даже не сразу ее узнал. Волосы она причесала гладко-гладко, зато густо и неаккуратно накрасила губы. Оранжевая помада очень не шла к ее бледному лицу. Надо же, почти дурнушкой стала.

— Настя… — Самоваров запнулся, потому что не знал, как с ней говорить. Не выдавать же, в самом деле, Валериковы глупости. Она глядела стеклянно-холодно. — Настя! Давайте поговорим о вчерашнем вечере, вернее, о вчерашней ночи…

— Я не знаю ничего… — оборвала она с досадой.

— Зато я знаю. Постарайтесь не раздражаться и выслушайте, это в ваших интересах. Дело в том, что вас видели выходящей ночью из мастерской.

— Ну, конечно, Елпидин шпионил, — брезгливо сморщилась она.

— Нет, не то. Вас видели другие люди, и они при случае не будут вас щадить, как это наверняка сделает Валера. Припомните вчерашнее…

— Не хочу!..

Настя опустила голову. Вот и все. Значит, не зря она боялась. Весь этот ужас всплыл, и уже не спрячешься. Надо будет врать, потому что правда, которую теперь знает только она, слишком унизительна и гадка. Странно, что этот мебельщик, кажется, сочувствует ей. Лицо у него доброе, желтое. И старомодные усы. Сейчас усов не заводят. Ему, наверное, все сорок лет. И… тому тоже было что-то за сорок. Больше уже не будет. Он умер. Там, в мастерской, где этот мертвый, остался ее чистый холст, где она уже не напишет никогда свечку.

— Настя! — позвал ее Самоваров; так окликают заснувшего. — Настя, этот разговор только между нами; каждое сказанное здесь слово здесь же и умрет и нигде не повторится. Это не только для вас важно. Еще один человек, вы понимаете, кто… Не отмахивайтесь! Нам бы всем надо поддержать друг друга. Страшно, но все-таки спрошу прямо: это вы сделали?

— Нет, — просто ответила она.

— Но когда же вы в таком случае были в мастерской? Ведь поздно? И Игорь Сергеевич был тогда еще жив?

— Жив, жив! Не мучайте меня. Я ушла около двенадцати. Потом здесь, в Доме, часы били — все не в лад, но именно двенадцать раз. Вы мне не верите? Я рассказала бы… Но сейчас не могу… Лучше потом…

Она закуталась в курточку и постаралась заслонить воротником безобразно накрашенный рот. Вид у нее был жалкий. Самоваров осторожно вышел и почти столкнулся с Покатаевым. Тот стоял, подставив под струю, бившую из водосточной трубы, ногу в резиновом сапоге.

— Прошелся немного вокруг дома. Тошно здесь, — сказал Покатаев. — И небезопасно. Не-без-опасно! Ага, вот и Егорка! Слушай, старая лодка у тебя на берегу, смотрю, совсем сгнила. Забросил рыбалку?

— Некогда.

Егор взялся за ручку кухонной двери.

— Что, милиция уже здесь? — поинтересовался Покатаев. — Ворота что-то закрыты…

— Нету еще.

— А пора!

— Может, Владимир Олегович заблудился? — предположил Самоваров.

— Там тропа, — ответил Егор, — и я говорил, чтобы ни вправо, ни влево.

— Ну, мало ли! Погода вон какая! Надо было, чтобы из нас кто-то пошел, кто места знает, — сказал Покатаев.

— Он же сам хотел. Ему было срочно надо куда-то…

Самоваров молчал, но понимал уже: что-то случилось. Все сроки прошли, а милиции все нет.

— Давайте поедим, что ли? — предложил Покатаев. — Дело к обеду уже. Надо всех позвать.

Самоваров нашел, что это разумно. Что-то они разбрелись, а надо бы поостеречься.

7. Дура на исповеди

Они сидели за столом, пили чай и поглощали семеновские припасы. Покатаев недовольно хрустел чипсами, запивая их какой-то псевдо-грибной бурдой из красивого стаканчика, и морщился:

— Валерия, ты хоть бы супец нам какой-нибудь спроворила.

Валька привычно огрызнулась:

— А я не прислуга! Да и вы не хозяин тут, чтобы приказывать.

— Так я не для себя же! Смотри, сколько народу мается.

— Раз маются, пускай сами и варят.

— Не злись так! Ну, не хозяин я, правильно. Теперь хозяин — вон он, Егор.

— Дядя Толя! — взмолился Егор.

— Как ни грустно, это правда… Что, Егорка, делать будешь с такими хоромами? Продашь?

— Кто же купит такую трущобу? — презрительно фыркнула Оксана.

— Не скажи, домок красивый.

— Зато ни дороги приличной, ни удобств. Даже электричества нет.

— Ничего, — заступилась за Дом Валька. — Жить можно.