Больше не приходи

— Ну, разве что каким-нибудь примитивам…

— Игорь Сергеевич, разумеется, был примитивом? — не удержался Валерик.

— Эх, друзья, — Покатаев откинулся на спинку стула, поиграл складками щек, — вот было дивное место, шумела тут жизнь, народ лез, как на мед, а умер хозяин, душа ушла, и все это превратилось в гору хлама. Что, Егорка, ударишь топором по своему вишневому саду?

— Вы, наверное, в самодеятельности занимались? — неприязненно осведомилась Настя.

— Нет. Серьезно и организованно — нет. Зато Инна пописывала самодеятельные стихи. Кстати, что это ее не видно?

— Она собиралась принять таблетку и отдохнуть. Ей очень плохо, — пояснил Самоваров.

— Конечно, конечно… Вот Инна с ее пиететом к таланту, с ее благородной пронырливостью устроила бы тут дом-музей. Или дом творчества художников имени Кузнецова И Эс. Она бы пробила! Облачилась бы в какие-нибудь черные кружева и ходила бы вдовой гения. Она как раз для этого рождена. Да, не повезло!

— Зачем вы так, дядя Толя! — вскрикнул Егор и густо порозовел.

— А затем! То, что сделала бы здесь Инна, было бы красиво и, возможно, доходно. Вы же с мамой Тамарой все растащите, так ведь? По ветру пустите…

Розовость Егора разошлась бурыми пятнами.

— Не обижайся, — сказал Покатаев. — Ты, Егорка, просто неприкаянный мальчик. Шутка ли — сын и наследник самого Кузнецова! Это, брат, такое состояние…

Валерик больше не мог выносить подобных бесед и выскочил из-за стола, зацепившись за табурет. Вздрогнул чай в стаканах. Выглядело все это довольно нелепо.

— Спасибо, я сыт.

Покатаев печально улыбнулся. Самоваров смотрел на него и думал: вот бы с кем поговорить! Знает ведь всю подноготную. Злой, конечно, значит, несправедливый, но это скорее свойство ума, а не злоба как таковая. Интересно, а он — мог бы? Но зачем? Друзья ведь. Самоваров знал — Кузнецов Покатаюшку любил, считал единственным другом. Покатаев часто приезжал в Афонино, иногда увозил картины на продажу. Они даже не ссорились никогда. Так, а где он был ночью? Здесь, конечно, со своей вздорной красавицей. Она визжала вчера, как сумасшедшая. Говорят, мышей боялась. Куда от такой денешься? Всё туман, туман… Загадки сплошные. Врет Настя или не врет? И куда все-таки подевался Семенов?

Самоваров откашлялся и сказал:

— Вот что… Все сроки вышли давно, а милиции нет. Должно быть, что-то случилось.

— Пустяки. Скорее всего, местный детектив отправился к теще на блины, — предположил Покатаев.

— Когда убит такой человек, как Кузнецов, а сообщил об этом такой человек, как Семенов?

— Может, бензина у них нет? Это ведь первобытная глушь. Я в прошлый раз проезжал Афонино и видел у копов ихних во дворе даже лошадку мохноногую. Под седлом. Готовую к подвигу, — вспомнил Покатаев. — Да и Владимир Олегович, увидя такую дичь, мог прямиком в город уехать.

— Что бы ни было, а негоже сидеть тут и гадать. Надо еще кого-нибудь послать на станцию, — твердо заявил Самоваров.

Покатаев вздохнул:

— Ладно, я отдышусь после этого неэкологичного обеда и пойду.

— Нет, в одиночку больше ходить не стоит, — возразил Самоваров. — Не нравится мне то, что здесь у нас делается. Может, правда — беглые бродят? Давайте так: Егор места знает, берет ружье, а с ним отрядим Валеру.

— Хорошо, — согласился Егор.

Проводив ребят, Самоваров присел на крыльце, там, где навес защищал от дождя. У него кошки на душе скребли. Если что-то случилось, что-то не так, то возможно, он сам в чем-то виноват. Тоже мне, гений сыска, взялся помогать угрозыску. Энтузиаст. Юный друг милиции. Ни черта ведь не соображает и до сих пор заподозрить-то толком никого не сумел. Все такие милые люди, если и вздорили с Кузнецовым, то по мелочам, из-за каких не убивают. Во всяком случае, не убивают такие приличные, в своем уме господа. Вот если бы здесь собралась шпана уголовная! Те за пятак прирежут; а эти — нет. Тут какая-то другая пружина. Или что-то стороннее. Не верится… Где же Семенов?

Сейчас вот и за ребятишек боязно. Но Егор стреляет неплохо, да и пошли они оба такие решительные. Теперь опять ждать. Самоваров решил вернуться в сарайчик, к своему блокноту — поразмышлять.

Дождь лил и лил. Удейка уже вздулась. «Реки мутно текут», — мрачно процитировал Самоваров. Входя в свою избушку, он обо что-то споткнулся и едва не въехал задумчивой физиономией прямо в верстак. Глянул под ноги и увидел этюдник, рядом стояла сумка из бортовки, в ней натянутые холсты. Дальше виднелся еще и клетчатый баул. На его собственной постели восседала Настя Порублева, такая же прилизанная, с противным оранжевым ртом, зато с непривычной просительностью в лице. Самоваров постарался изобразить радушие.

— Ну что ж, располагайтесь. Валера, я думаю, скоро вернется, и…

— Я не к Елпидину, я к вам. Можно?

— Ради Бога!

— Я там больше не могу. Мне страшно. Вот вы сказали, что случилось что-то с банкиром… Случилось. Я знаю. Не могу объяснить почему, но знаю. Там страшно: эти углы, вещи… И ведь кто-то из тех… кто там… умеет убивать! Я лучше у вас побуду.

— А меня, выходит, не боитесь?

— Нет, вас не боюсь. И с вами — не боюсь. Вы, наверное, и приемы знаете?