Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки

Теперь улыбнулась и она. Но, не сказав ни слова, пошла из кухни. На пороге обернулась. Её серые глаза смотрели на него и с тоской, и с надеждой:

— Алексей Дмитриевич, я желаю вам вернуться живым… Балезин вздрогнул: много лет назад, в далёком тысяча девятьсот пятнадцатом то же самое пожелала ему другая женщина, которая после стала его женой. Разница только в том, что она назвала его Алёшей.

Когда он очнулся, Ирина уже ушла. Алексей прошёл в свою комнату, включил свет. С фотографии в рамке на столе на него смотрела улыбающаяся Ольга.

* * *

Он никогда не думал, что снова попадёт сюда. Величественные минареты — хранители истории, напоминающие о былом величии; жара; множество торговых лавок; женщины, закутанные в чадру; вонь и грязь узких кривых улочек с окраины, мощённых, наверное, ещё во времена персидских царей — завоевателей; крики мулл, зовущих на очередную молитву; сохранившиеся караван-сараи с плоскими крышами и проломами вместо дверей; и конечно же, рынки, без которых город просто представить себе невозможно; и запах жареного, витающий вокруг каждой из многочисленных чайхан, вперемежку с какими-то не то цветочными, не то фруктовыми ароматами. Это Восток, это Иран, это его столица!

Балезин остановился перед небольшим двухэтажным особняком, что стоял невдалеке от занимающего солидную площадь советского посольства, вытер платком вспотевшие лоб и шею. «Представительство Среднеазиатской железной дороги», — поясняла на русском языке табличка справа от входной двери. «Конспирация превыше всего», — усмехнулся про себя Алексей и вошёл. Прямо перед ним у небольшого столика стоял хмурый дежурный в форме старшего лейтенанта. Внимательно рассмотрев документы и предписание, он пояснил, в какую комнату обратиться, и взял под козырёк.

Полковник Гладышев ждал прибытия Балезина. Подал руку, пристально посмотрев в лицо:

— А ведь мы знакомы, хотя фамилии и имени друг друга не знали. Ну что, узнаёшь?

Алексей улыбнулся:

— Узнаю… Вот только кудри куда подевал?

Гладышев рассмеялся и в ответ лишь погладил поседевшие волосы ёжиком на голове. Это был связник Балезина с Хитровки, тот самый парень в рабочей робе и с чёрными кудрями, которые всё время выбивались из-под кепки. Он сильно изменился. И дело не только в отсутствующих кудрях. Он пополнел, выглядел солидно, хоть и во взгляде было что-то задорное и молодое из далёкого тысяча девятьсот девятнадцатого. Он был третьим, кто кроме Отмана и Ершова знал Балезина-Дюваля, да и то только в лицо. Алексей тогда сильно злился, что этот парень не удосужился состричь весьма приметные чёрные кудри.

Гладышев усадил Алексея за стол напротив себя, выставил бутылку коньяка и фрукты. Спохватившись, что Балезин голоден, достал ещё хлеб, колбасу и баночку с чёрной икрой, которая в Иране не являлась дорогостоящим продуктом.

— Может, сначала о деле? — запротестовал Алексей, но хозяин кабинета только рассмеялся:

— О деле мы ещё поговорим, много и долго. А ты с дороги. Ну, давай, за встречу, за победу!

Выпили. Потом вспомнили молодость — Хитровку и банду Кошелькова.

— Досталось тебе тогда, — покачал головой Гладышев и сжал кулаки. — Всё-таки этого подлюгу Кошелька мы ликвидировали. Его и всю банду.

— Один ушёл.

— Ах да, этот, как его… Малыш. Помню-помню, сбежал, сволочь, через трубу. Ведь это он тогда стрелял в тебя в «Чёрном вороне»?

— К счастью, только ранил. А вот Архангельскому повезло меньше… добил его гад пулей в голову.

Помолчали. Гладышев налил ещё по рюмке.

— Давай за боевых товарищей! Часто вспоминаю: мужики были, что надо… Ты Ершова не встречал?

Балезин пояснил, что они не только друзья, но и дружат семьями.

— Ясно, молодцы. А про Курбатова не слышал? — спросил Гладышев и тут же спохватился: — Ах, да, ты ведь и не мог его знать. Говорят, погиб где-то в Туркестане в середине двадцатых. Жаль… Он ведь, как и я, в угрозыск пришёл от станка. Мало что мы тогда умели… Это Отман многому нас научил. Интересно, жив?

Алексею, к немалому удивлению Гладышева, пришлось рассказать о семье, в том числе кем ему приходился Сергей Генрихович. О себе, естественно, промолчал. А Гладышев и не расспрашивал, понимая, что людям такой, как у Балезина, профессии вопросы биографического характера не задают. Но насчёт себя всё же вкратце пояснил:

— А я вот в том девятнадцатом ушёл добровольцем на Южный фронт, да так и остался в армии. Мотался по гарнизонам с юга на север, с запада на восток. Потом была академия… потом в тысяча девятьсот тридцать седьмом уволили, благо что не расстреляли как командира полка. В тысяча девятьсот тридцать девятом перед Халхин-Голом восстановили в кадрах. Повоевал, даже награду получил, лично Жуков вручал. А через год направили на переподготовку, догадываешься какую. И вот теперь сижу в этой дыре под названием Тегеран. Дважды подавал рапорт с просьбой отправить на фронт — всё без толку! Ведь я же в первую очередь армейский офицер… Впрочем, здесь тоже фронт.

«И я подавал рапорт», — хотелось сказать Балезину, но он промолчал.