Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки

В Советском Союзе этого человека знали все. Ему восторженно рукоплескали, ему с гордостью рапортовали, на него, можно сказать, молились. Его портреты были всюду, его высказывания запоминали и по многу раз повторяли. Он диктовал законы и правила, от его слова зависела жизнь тех, кто был арестован. После ноябрьской 1943 года встречи с Черчиллем и Рузвельтом его портреты появились на страницах английских и американских газет. Правда, в своей стране было немало и тех, кто его не любил и даже люто ненавидел. Но им приходилось молчать, а некоторым — заставлять себя улыбаться. Такова жизнь, у неё свои законы.

В белоснежном кителе, с трубкой в руке человек, которого все знали, мерно прохаживался по кабинету. Глава НКГБ Меркулов и начальник Первого управления (разведки) Фитин после очередного доклада стояли затаив дыхание, следя за каждым шагом человека с трубкой.

— Союзники-англичане просили поощрить нашего сотрудника, который раскрыл и помог им обезвредить немецких диверсантов. Как его зовут? — размеренным голосом с небольшим акцентом произнёс человек в белом кителе.

Меркулов искоса глянул на Фитина, что означало: к тебе вопрос.

— Подполковник Балезин, товарищ Сталин, — отрапортовал Фитин.

Сталин неторопливо повернулся, сделал пару шагов и, остановившись напротив главы Первого управления, посмотрел ему в глаза:

— Что с ним произошло? Он ранен?

— Ранен, товарищ Сталин, и тяжело.

— Где он сейчас?

— В госпитале, в Баку.

Сделав снова несколько шагов по кабинету, Сталин спросил:

— У него есть какие-нибудь пожелания?

Фитин на секунду задумался.

— Трудно сказать, товарищ Сталин. Правда…

— Что «правда»? — Сталин повернулся и опять глянул в глаза собеседнику.

— … он подавал рапорт, в котором просил отправить его на фронт. Говорил, что у него с немцами свои счёты, ещё с прошлой войны.

— А что он на фронте собрался делать?

— Готовить разведывательно-диверсионные группы для заброски в немецкий тыл, товарищ Сталин.

Верховный задумался. Потом обратил взор на Меркулова и лёгким кивком руки, из которой не выпускал трубку, дал понять, что этот вопрос конкретно ему:

— Как обстоят дела с подготовкой таких групп?

Разведывательно-диверсионные группы готовили Генштаб РККА и один из отделов НКГБ (ранее — НКВД). Меркулов, понимая, что данные сведения у Сталина уже имеются и тот просто его проверяет, вынужден был признать:

— Группы регулярно готовятся и забрасываются в тыл противнику, но, к сожалению, много неоправданных жертв.

— А почему?

— Главная причина — поспешность. Те, кто их готовят, увлекаются количеством, а не качеством. И ещё: в состав многих групп входят иностранцы. А с ними работа ведётся слабо.

Сталин не спеша вышагивал по кабинету. Чувствовалось, что он задумался.

— Какова общая численность наших разведчиков-диверсантов? — снова задал он вопрос Меркулову.

— Порядка шести тысяч.

— А у немцев?

— Около двух тысяч, все на базе полка Бранденбург.

После такого ответа Народный комиссар госбезопасности внутренне напрягся, ожидая гнева Верховного. Но Сталин только пыхнул трубкой и сделал глубокую затяжку.

— Скоро нам придётся воевать на чужой территории, — сказал он. — Поэтому подготовку разведгрупп надо существенно улучшить. Для начала создайте комиссию по проверке таких групп. А полковник Балезин пусть включается в работу с иностранцами. Представьте его к награде, передайте от меня благодарность и пожелания скорейшего выздоровления.

* * *

Но скорейшего выздоровления у Алексея Балезина не получилось. Ранения и контузия оказались тяжёлыми. Он перенёс три операции и поправился лишь к маю 1944-го, да и то ходил с палочкой — правая нога ещё плохо слушалась, болела.

Санаторий, где долечивался Алексей после госпиталя, располагался на берегу Каспия. Как и подобает сотруднику разведки, общения с другими ранеными офицерами, в том числе соседями по палате, он старался избегать. А когда вопросы были слишком явными: где воевал, когда ранен и им подобные, приходилось отвечать согласно придуманной им же самим легенде — он военный корреспондент и на передовой попал под обстрел. А всё свободное от процедур время Балезин прохаживался по тропинкам невдалеке от берега моря, разрабатывал ногу.

Настроение было не самое лучшее. И не только потому, что болела нога. Ещё в госпитале, оправившись от первой операции, он написал Ольге. Но ответа не получил ни в госпитале, ни в санатории. Алексей утешал себя тем, что, очевидно, завод, с которым Ольга эвакуировалась, уже вернулся в Москву. Тогда он написал на Старославянский, 15. Но и оттуда ответа не последовало.

Иногда, устав от ходьбы, он присаживался на камень на берегу и подолгу смотрел на белые барашки волн, которые ветер выплёскивал на песчаный берег. Он переводил взор вдаль, где изредка появлялся какой-нибудь катер или кораблик, а мысли о доме и семье менялись воспоминаниями о недавно пережитом: о Тегеране, о Швеции с её холодной Балтикой. Как там Виквик-Макаров? Всё ли ладно у Франца Отмана? О гибели Отмана и Уго Эриксена — Механика Балезин узнает уже после, возвратившись в Москву.