Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года

Но различие было не только в количестве членов партии и общей численности, раздутой революцией 1905 года. Предыдущие съезды напоминали встречи близких друзей. Съезд, проходивший в Брюсселе – Лондоне, имел все признаки семейного сборища; в семье, конечно, вспыхивали разногласия, но все-таки это была семья. Теперь в Стокгольме больше не существовало прежних уз и безумного эмоционального напряжения. Никто на съезде не рыдал от горя, как один из делегатов в 1903 году из-за отсутствия единства в партии. Большевики и меньшевики холодно и настороженно приглядывались друг к другу. Если бы они объединились, это было бы просто слиянием двух партий, а вовсе не воссоединением семьи.

Но они должны были объединиться. Оставшиеся дома социал-демократы больше не желали слушать о причинах, истинных или мнимых, согласно которым должен сохраняться раскол, лишавший партию единства и делавший русский марксизм бессильным в этот роковой для России период. Речь польского социалиста отразила общее настроение собравшихся: «…все, что происходит здесь, касается всех нас – евреев, поляков, латышей – не меньше, чем русских… Поляки хотят объединиться с русской партией, но только в том случае, если большевики и меньшевики прекратят борьбу и перестанут жестоко критиковать друг друга».[159]

Его поддержали многие делегаты: ради общего дела все фракции должны объединиться!

Почти семь десятилетий отделяют нас от IV съезда, но по крайней мере два звена связывают нас с этим историческим событием. Во-первых, Климент Ворошилов, в то время делегат от донецкой большевистской организации. Мог ли кто-нибудь в апреле 1906 года представить, что этот незаметный человек станет наркомом обороны СССР, вторым после Сталина в коммунистической иерархии? Или что, будучи уже восьмидесятилетним стариком, он подвергнется публичному осуждению за якобы планируемые происки, направленные против Хрущева, и что будет физически выдворен с места, отведенного советским сановникам у Мавзолея Ленина?

Вторым связующим звеном является человек не такой высокой, но гораздо более счастливой судьбы. Это Станислав Струмилин, экономист и статистик, академик АН СССР, Герой Социалистического Труда (умер в 1974 году). Годы не стерли из его памяти воспоминания о стокгольмской встрече. Он в числе других делегатов прибыл в Стокгольм из Швеции на небольшом пароходе. Когда судно наскочило на подводные камни, русские социалисты обсуждали аграрный вопрос. Финские моряки предпринимали отчаянные попытки, чтобы судно не затонуло. А чем были заняты русские? Они продолжали дискуссию об отношении марксизма к крестьянину и земельной проблеме. Страсти накалялись, и, поскольку нижняя палуба погрузилась в воду, им пришлось переместиться на верхнюю. «Странные люди эти русские революционеры», – заметил один из финнов. К счастью для съезда и будущего советского ученого, делегаты пересели на другой пароход и благополучно прибыли в Стокгольм. Там молодой экономист встретился с людьми, повлиявшими на ход истории следующей половины столетия. Среди них были Ленин, Плеханов, Сталин и будущий нарком внутренних дел Советской России Феликс Дзержинский.[160]

В Стокгольме собрались все знаменитости, за исключением Мартова и Троцкого, дожидавшегося решения суда в отношении его деятельности в Петербургском Совете. Большевики были в меньшинстве. Из ста двенадцати делегатов, имеющих право голоса, Ленин мог рассчитывать примерно на сорок шесть. Владимир Ильич активно отстаивал права представляемого им меньшинства. По свидетельству очевидца, Ленин, выступая на заседании, заявил, что «наблюдается грубое издевательство и оскорбление большинством прав меньшинства». Председатель прервал его, но Ленин продолжил: «Я повторяю, предпринимается попытка лишить меньшинство прав, полагающихся ему по Уставу».[161]

Ленин знал выход из создавшейся ситуации.

Это был уже не тот Ленин, которым управляли эмоции во время дебатов с Мартовым в 1903 году. Теперь он стал осмотрительным и непреклонным, но его противникам не дано было этого понять. Временами он председательствовал на заседаниях, соблюдая приличия и беспристрастно наблюдая за происходящим. Временами что-то происходило с ним, и он превращался в безумного фанатика. «Я разговаривал с товарищем Лениным… – рассказывал один из меньшевистских ораторов, – когда из зала, где проходили дискуссии, выбежал Луначарский, взволнованно крича, что «они не хотят вставлять слово «революционер». Ленин с Луначарским бросились обратно в зал и подняли руки, голосуя за вставку слова «революционер», хотя Ленин не имел ни малейшего понятия, куда и зачем следовало вставлять это слово».[162]