Большие люди (СИ)

— Ну-ну… — Люся смотрит на него недоверчиво. А потом, придя к каким-то выводам: — Ты гимнастику делаешь?

Ответом ей смущенное молчание.

— Тааак… Спина болит?

Снова молчание.

— Руки? Руки немеют?

Судя по тишине на кухне, на Георгия нашел внезапный приступ немоты.

— Раздевайся.

— Что, догола? — он снова пытается бравировать.

— Догола! И ремень из штанов вытащи. Пороть тебя буду!

— Лютик, ну ты чего?..

— Рубашку снимай! — она шутить не настроена. И, после того, как он растерянно, но послушно исполнил требуемое: — Спиной ко мне повернись.

Ее ладони прошлись по спине, где-то мягко, где-то прижимая. На ее короткие: «Тут больно?» он отвечает преимущественно стонами. Опытные пальцы надавливают именно туда, где больнее всего. Точно знают, куда надавливать.

— Гоша, Гоша… Ну, ты же взрослый человек…

Он отвечает ей вздохом, поворачивается лицом.

— Что, все плохо, Лютик?

— А то ты не чувствуешь?! Мы вернулись к тому, с чего начали! Гоша, ну нельзя так! Ты же так никогда не восстановишься полностью! Лучше сейчас потратить время на нормальную реабилитацию, чем затянуть вот такое состояние на неизвестно сколько времени!

— Я понимаю… Но вот сейчас мне нужно быть на работе… Мне очень нужно…

— Нет, ты НЕ понимаешь! — она неожиданно резка. — Не знаю, как уже тебе объяснять, Георгий! Ты вроде бы взрослый, умный человек. Ты просто гробишь себя! Ты что, хочешь слечь? Чтобы не иметь возможности даже с кровати встать?

— Не хочу, — голос его тих и серьезен. — Пробовал. Не понравилось.

— Ну вот… — ей снова становится его так жалко, что хоть плачь. — Гош, пожалуйста…

— Что здесь происходит? — в дверях кухни — местная полиция нравов. Которая явно недовольна открывшей на кухне картиной — дочь и по совместительству внучка полиции нравов и голый по пояс мужчина.

— Ой, — первым реагирует Гоша, подхватывает с табуретки рубашку, — Фаина Семеновна… Антонина Вячеславовна… это совсем не то, что вы подумали…

— Да мы уж и не знаем, что думать, — это бабуля. Смотрит, недовольно поджав губы.

— Это по работе. Клиент, — в отличие от Гоши Люся и не думает смущаться. Она этих двоих знает как облупленных.

— Что-то я не помню, чтобы ты раньше работу на дом брала, — не унимается бабушка.

— Как видишь, работа сама на дом приезжает, — пока она разговаривает с родственниками, Гоша рядом торопливо застегивает пуговицы. — Перестаньте человека смущать. Ему и так непросто.

— Что такое? Что случилось? — обе дамы тут же переключают свое внимание на Гошу, причем осуждение в глазах тут же меняется на любопытство пополам с сочувствием.

— Врачебная тайна, — пресекает вопросы Люся. — Ма, ба, нам закончить разговор надо. Десять минут, хорошо?

— Хорошо, — кивает Фаина Семеновна. — Но недолго. А то поздно уже. А Георгий потом как добираться домой будет? Поди, и автобусы уже не ходят.

— Да не переживайте, я на машине, — встревает Гоша, он уже полностью одет и сразу обрел былую уверенность.

Их снова оставляют одних.

— В какой-то момент мне показалось, что я сейчас получу скалкой в лоб, — теперь Гоша позволяет себе усмехнуться. — Серьезные женщины. Вон как тебя стерегут.

— Угу. Считается, что за мной присматривать надо. Дите же еще… Ладно, — прерывает саму себя Люся. — Вернемся к делам нашим скорбным… Гош, у меня до Нового года все плотно. И люди там такие… Не могу я никого двинуть. Если только заболеет кто-то или как-то по-другому сорвется… форс-мажоры какие-то…

— Люсь, да я понимаю Я же не за этим приехал, чтобы тут к тебе без очереди влезть…

— Слушай, а может быть, другого тебе специалиста найти? У меня есть пара на примете, хороших. Правда, не факт, что и у них что-то выкроить получится на ближайшее время…

— Нет! Не хочу никого другого. Я буду тебя ждать.

— Эх, бросить бы тебя, такого непослушного, к чертовой бабушке!

— Лютик, ну, не бросай! — они говорят вроде бы в шутку, но что-то в его глазах есть… Угу, она сентиментальная корова, она в курсе. Жалостливая дура.

— Хорошо, — решительно кивает. — Или на ноги тебя поставлю, или самолично добью. Чтоб не мучился. Но учти, Гошенька… — она берет с холодильника блокнот, отрывает листок. — То, что я тебе сейчас напишу, ты должен запомнить намертво, как «Отче наш», и выполнять беспрекословно. Хотя… какой «Отче наш»? Что там у вас, у финансистов, самым важным документом считается?

— Ну… не знаю… может быть, Налоговый Кодекс.

— Вот, Гоша, — она садится за стол и начинает быстро писать мелким, убористым почерком. — Это твой Налоговый Кодекс. И за нарушения будут такие санкции, что ремень брата покажется тебе сладким воспоминанием.

— Сурова, матушка, ох, как сурова…

— Ты еще пожалеешь, что со мной связался.

— Думаю, что не пожалею.

— Где тебя, больного, черти носят на ночь глядя?!

— Почему у меня ощущения, что мне десять лет, а ты — моя мама? — Гоша аккуратно раздевается в прихожей. В последнее время даже такие простые действия, как одеться-раздеться, даются ему непросто.

— Потому что по менталитету тебе как бы не меньше, чем десять лет! А твоя мама… она же моя мама… когда умирала, помнишь, что сказала?

— Гош, не надо… Я все помню…