Большие люди (СИ)

— Какими судьбами, Анна Васильевна? — она отпускает Никиту. Вымахал выше ее ростом, а ведь помнит его еще десятилетним.

— Да вот, попрощаться зашли…

— Что такое?

— Так восемнадцать нам уже, на той неделе исполнилось. Уходим мы из детской лечебной сети во взрослую. Вот, зашли повидаться, попрощаться. Теперь мы уже к вам на массаж не попадем.

— Ох, — вздыхает Люся, — как время-то летит…

— И не говорите, — кивает согласно Анна Васильевна, увядшая раньше времени сорокалетняя женщина, не утратившая, однако, жизненной стойкости. Вот уж чего-чего, а стойкости ей было не занимать, слава Богу! — Но к вам не могли не зайти. Сказать вам спасибо за все, что вы делали. Светлый вы человек, Людмила Михайловна. Побольше бы таких…

В глазах вдруг начинает щипать. Люся, ну, соберись же! Не позорься перед пациентами!

— З-з-золотой ч-челов-в-век в-вы, — вдруг негромко произносит Никита. Говорить ему непросто, у него серьезное заикание, но он упорно продолжает. — Я в-в-вас в-в-всю ж-жизнь п-п-помнить б-буду. П-п-прав-вда.

И тут она начинает плакать. По-настоящему.

— Вот что ты делаешь, ирод такой, — из глубин подсознания всплывает любимое бабушкино ругательство. — Довел взрослую женщину до слез…

— Н-н-не п-п-плачьте, Л-л-людмила М-михайлов-в-вна, — он как-то совсем по-взрослому снова обнимает ее, гладит по волосам. — В-в-вы х-хорошая, н-н-не надо п-п-плакать. А я в-вам п-п-подарок п-п-приготовил, х-хотите?

— Хочу, — шмыгает она носом, вытирая слезы. — Показывай.

— В-в-вот.

Отпускает ее, достает из сумки отпечатанные листы, согнутые пополам и скрепленные посредине степлером. Такая самодельная книжица.

— Что это?

— Эт-то я к-книжку н-н-написал. Я п-п-писателем б-буду. П-п-почитаете?

— Обязательно, — она снова начинает плакать, улыбается сквозь слезы. — Обязательно почитаю, Никитушка. Ты автограф-то мне оставил, на память?

— Д-да! — он улыбается широко, переворачивает книжку, там сзади тщательно выписанный витиеватый вензель.

— Спасибо! — а потом она сама его крепко обнимает. Совсем расклеилась Люся. — Спасибо, мой хороший. Я уверена, что у тебя все получится.

— Так, — за спиной вдруг раздается совершенно неожиданный голос. — Кто мне объяснит, что здесь происходит?

Конфеты он по зрелому размышлению исключил. Мало ли: еще подумает, что он опять на что-то намекает, кто этих женщин поймет? А букет купил, шикарный букет из ярко-алых роз. Приехал в Центр, где работает Лютик. А там…

Какие-то люди рядом с ней, женщина и молодой парень. А она плачет. И весь мир меркнет, потому что она — плачет. И все затмевает желание закрыть ее, защитить. Знать бы еще, от чего?

— Гриша? — растерянно, судорожно пытаясь вытереть слезы.

— Что здесь происходит? — он повторяет вопрос, голос звучит неосознанно резко.

Анна Васильевна с любопытством разглядывает присоединившегося к ним — представительного мужчину в дорогом пальто с огромным букетом красных роз. А реагирует первым вдруг Никита.

— В-в-вы к-кто т-т-такой?! — так же синхронно резко, даже грозно. И это почему-то не выглядит смешно из уст молодого парня в адрес взрослого мужчины. Да и Гриша смотрит растерянно.

— Это мой знакомый, Григорий Сергеевич, — Люся справилась с первым изумлением. — А это — мои… тоже знакомые… хорошие. Никита… Анна Васильевна…

Григорий кивает женщине, а протянутую Никите руку парень после небольшого раздумья все-таки пожимает.

— Григорий Сергеевич, ты тут… как? — Люся все равно страшно растеряна.

— Поговорить приехал.

— Пойдем мы, Людмила Михайловна, — спохватывается Анна Васильевна. — Спасибо вам еще раз, за все! Никита, пора нам, идем.

Но парень отчего-то медлит, смотрит исподлобья на мужчину рядом. А потом, вдруг:

— В-в-вы Л-л-людмилу М-михайловну не об-бижайте! С-с-слышите?! З-з-за н-н-нее есть к-кому в-в-вступ-питься! Н-н-не д-думайте д-даже!

Григорий молчит и так же пристально смотрит на молодого человека. А потом кивает.

— Понял. Не буду обижать. Обещаю.

— С-с-слово м-м-мужика?

— Слово.

Демонстративно обняв на прощание Люсю, Никита, припадая на ногу, медленно уходит под руку с матерью, а она остается в компании Гриши — с подаренной самодельной книжкой, в растрепанных чувствах и вся зареванная. Чудесное зрелище, должно быть. Хотя… Грише не привыкать видеть ее такой. Надо бы сказать что-то, что ли, объяснить…

— Я Никиту с десяти лет знаю, — она вздыхает, вытирает остатки слез. — Вдвоем с Анной Васильевной на ноги его ставили. Один из первых моих… тяжелых… А тут они попрощаться зашли… А Никитка мне книжку подарил, представляешь? Сам написал… Говорит: писателем буду. Ну, я и… — махнула рукой, чувствуя, как снова подступают слезы. — Вот такая вот я сентиментальная идиотка!

Порывисто прижал ее к себе, не выпуская из рук совершенно ненужный букет цветов. И, шепотом, в висок ей:

— Никакая ты не идиотка. Ты удивительная. Такая… такая…

У этой сцены есть наблюдатель. Недоброжелательный наблюдатель.