Большие надежды (без указания переводчика)

— Да! вдругъ воскликнулъ Уемикъ, тыкая пальцемъ на тюрёмщика самымъ ярымъ образомъ: — вы такъ же нѣмы, какъ любой изъ вашихъ ключей, когда имѣете дѣло съ моимъ начальникомъ. Выпустите насъ, старая лиса, не то я попрошу его взвести на васъ обвиненіе въ неправильномъ задержаніи въ тюрьмѣ невинныхъ людей.

Тюремщикъ расхохотавшись, пожелалъ намъ добраго утра, и продолжалъ хохотать за рѣшеткою двери, пока мы сходили по ступенькамъ на улицу.

— Замѣтьте, мистеръ Пипъ, сказалъ мнѣ Уемикъ чуть-что не на ухо, взявъ меня за руку для большаго внушенія: — я полагаю, мистеръ Джаггерсъ ничего лучшаго не могъ придумать, какъ держаться такъ высоко. Онъ всегда держится такъ недосягаемо высоко. Высота его постоянно соотвѣтствуетъ его способностямъ. Ни полковникъ не посмѣлъ бы прощаться съ нимъ, ни тюремщикъ спрашивать его взгляда за процесъ. А между его недосягаемой высотою и ими, приходится его подчиненный, понимаете? такъ-что они у него въ рукахъ, и тѣломъ и душею.

На меня сильно подѣйствовало это доказательство ловкости моего опекуна. И сказать по правдѣ, я очень-желалъ въ ту минуту, какъ и прежде не разъ, чтобъ опекуномъ у меня былъ человѣкъ не такой ужъ ловкій и способный.

Мы разстались съ мистеромъ Уемиконъ у дверей конторы въ Литтель-Бритенъ, гдѣ жаждавшіе лицезрѣть мистера Джаггерса изобиловали по обыкновенію, и я возвратился на свой постъ у конторы дилижансовъ съ двумя или тремя свободными часами впереди. Все это время я провелъ, размышляя о томъ, какъ странно, что тюрьмы и преступники рѣшительно меня преслѣдуютъ; что преслѣдованіе это началось еще въ деревнѣ, въ зимній вечеръ, на нашихъ уединенныхъ болотахъ, потомъ возобновлялось еще два раза, какъ старая, но незажившая язва; и наконецъ, теперь не оставляло меня, когда надежды мои начинали осуществляться, въ сближеніи моемъ съ Эстеллою. Среди подобныхъ размышленій, моему воображенію представился изящный горделивый образъ ея, и я съ ужасомъ сравнилъ его съ недавно-видѣннымъ мною зрѣлищемъ. Я отъ души сожалѣлъ о томъ, зачѣмъ мнѣ повстрѣчался Уемикъ и зачѣмъ я согласился на его приглашеніе; въ этотъ день я желалъ менѣе, чѣмъ въ какой другой, чтобъ отъ меня пахло ньюгэтской тюрьмою. Прохаживаясь взадъ и впередъ, я отряхалъ тюремную пыль съ сапоговъ, счищалъ ее съ платья, выдыхалъ ее изъ легкихъ. Я до такой степени былъ занятъ моими мыслями, что время до пріѣзда дилижанса показалось мнѣ вовсе не длиннымъ; я еще не успѣлъ вполнѣ освободиться отъ грустнаго впечатлѣнія уемиковой темницы, когда я увидалъ ея лицо въ окошкѣ дилижанса, и руку, которой она привѣтливо махала мнѣ, въ видѣ привѣтствія.

Въ эту минуту, снова какое-то неуловимое воспоминаніе мелькнуло въ моей памяти. Чтожь это было въ-самомъ-дѣлѣ?

XXXIII

Въ своемъ дорожномъ платьѣ, обшитомъ мѣхомъ, Эстелла казалась мнѣ еще нѣжнѣе, еще прекраснѣе, чѣмъ когда-нибудь. Обращеніе ея было, какъ нельзя болѣе, привлекательно; кто бы подумалъ, что она заботится о томъ, чтобъ мнѣ понравиться? и я уже воображалъ, что въ этомъ обнаруживается вліяніе миссъ Гавишамъ.

Мы стояли на дворѣ гостинницы и она указывала мнѣ на свои вещи. Когда я всѣ ихъ собралъ, мнѣ пришла въ голову мысль — до-сихъ-поръ я, кромѣ ея, ни о чемъ не думалъ, что я даже незнаю куда она ѣдетъ.

— Я ѣду въ Ричмондъ, сказала она мнѣ. — Мнѣ объяснили, что есть два Ричмонда, одинъ въ Сэрри, другой въ Іоркширѣ, мой видите ли въ Сэрри. Отсюда до него десять миль. Вы мнѣ наймете карету и проводите меня, вотъ мой кошелекъ, вы изъ него заплатите за что слѣдуетъ. Нѣтъ, нѣтъ, вы должны взять кошелекъ! Намъ съ вами не приходится разсуждать, мы должны повиноваться даннымъ инструкціямъ. Мы съ вами не вольны поступать, какъ вздумается.

Говоря это, она передала мнѣ кошелекъ и я надѣялся, что слова ея имѣли свой тайный смыслъ. Она произнесла ихъ легкомысленно, но не то, чтобъ съ недовольнымъ видомъ.

— За каретой надо еще послать, Эстелла. А покуда вы отдохнули бы здѣсь?

— Да, я здѣсь отдохну и буду пить чай, и вы должны обо всемъ позаботиться.

Она подхватила меня за руку, будто и это было такъ ужъ положено, и я попросилъ лакея, глазѣвшаго на дилижансъ, какъ-будто онъ отродясь не видывалъ такой штуки, провести насъ въ отдѣльную комнату. Услышавъ это, онъ засуетился, схватилъ откуда-то салфетку, словно она была магическій ключъ, безъ котораго онъ не могъ найдти дороги наверхъ, и ввелъ насъ въ самый черный и темный чуланъ во всемъ домѣ. Комнатка эта была снабжена уменьшительнымъ зеркаломъ (совершенно излишнимъ предметомъ, если принять во вниманіе небольшіе размѣры комнаты), стклянкою съ подливкою изъ анчоусовъ и валявшимися въ углу коньками. Когда я протестовалъ противъ подобной канурки, онъ провелъ насъ въ другую, большую, съ обѣденнымъ столомъ человѣкъ на тридцать. На рѣшеткѣ камина, въ цѣлой грудѣ золы и угольной пыли, валялся смятый, исписанный листокъ, вырваный изъ какой-нибудь тетради. Взглянувъ на эти обгорѣлые остатки, онъ покачалъ головою и спросилъ у меня: «чего прикажите», и получивъ въ отвѣтъ: «чашку чаю для барыни», вышелъ въ раздумьи.